В Лабиринте Разума

Я лежала на кушетке, чувствуя, как усталость тяжело осела в теле. Ром затуманил голову, и она начала неприятно ныть. Свет из лампы над головой казался слишком ярким, резал глаза, а слабый запах спирта и медикаментов смешивался с остаточным ароматом рома. За окном уже пробивалось утро, город просыпался. Алекс сидел за рабочим столом, уткнувшись в ноутбук. Его плечи были опущены, движения чуть замедленные — он выглядел усталым. Время от времени он с силой тер пальцами виски, будто пытаясь прогнать головную боль. — Как себя чувствуешь? — спросил он, оторвав взгляд от экрана. Я повернула голову на подушке, пытаясь сосредоточиться. — Рука еще болит, но голова болит сильнее — прошептала я, чувствуя, как боль в висках нарастает. Алекс встал, походка его была чуть рассеянной, и подошёл ко мне. Он поставил рядом стакан с прохладной водой и протянул таблетки. — Выпей — сказал он коротко, устало. Я взяла таблетки, запила водой. Стекло было приятно холодным, и на мгновение это отвлекло от боли. Удивительно, но я больше не боялась Алекса, вместо страха внутри поселилось тихое доверие. Несмотря на то, что случилось ночью. Алекс направился обратно к ноутбуку, но я не хотела снова остаться одна. — Алекс… — тихо окликнула я. Он остановился, вопросительно смотря на меня. — Да? — Посиди со мной — попросила я, чувствуя, как голос дрожит. Алекс неуверенно сел рядом, держась осторожно, будто боялся случайно задеть меня. Между нами сохранялась дистанция, но его присутствие приносило странное облегчение. — Сколько времени? — спросила я, глядя на бледный свет на стенах. — Девять утра… — Через час я должна была передать дело… — пробормотала я, вдруг осознав, как всё изменилось за одну ночь. Мысли роились в голове, но она болела слишком сильно, чтобы зацикливаться на них. В кабинете повисла тишина, наполненная усталостью и чем-то новым, неясным. Вдруг в коридоре послышался приглушённый шум. Быстрые шаги и шелест бумаг. — Секретарша пришла — прошептала я, слабо улыбнувшись. Дверь резко открылась, и в кабинет заглянула секретарша — её взгляд был удивлённым и внимательным. Она задержалась на мне, потом на Алексe, а затем на моём разрезанном пиджаке и окровавленной рубашке. — Доктор Нокс, вы уже тут? — спросила она, голос дрожал от любопытства. Алекс спокойно достал деньги из бумажника, усталость всё ещё отражалась в его движениях. — Да, принесите нам завтрак, пожалуйста. На ваш вкус — попросил он, протягивая купюры. — Завтрак? — секретарша с недоумением посмотрела на нас, а потом её взгляд задержался на моей одежде. — Да — Алекс заметил её реакцию и добавил — И купите мисс Хилл что-нибудь из одежды по погоде. На ваш вкус. Он мягко закрыл дверь, оставив нас в тишине. — Жестко ты с ней — сказала я, наблюдая, как он возвращается на своё место — Теперь она знает… — ответил Алекс, устало улыбаясь. — Знает, что я провела ночь у тебя в кабинете? — я попыталась усмехнуться, но голос предательски дрогнул — И не просто провела, а так, что на мне порвана одежда, а весь кабинет пропитан запахом алкоголя? Она, наверное, уверена, что между нами был самый дикий, жесткий секс! — я почувствовала, как щеки заливает жар, а смех, который я пыталась выдавить, прозвучал хрипло и нервно. Алекс посмотрел на меня долгим, усталым, но каким-то особенно тёплым взглядом. В уголках его губ дрогнула едва заметная улыбка. — Лучше бы всё было именно так — тихо ответил он, взгляд его стал чуть мягче. — Когда то это могло быть правдой… — грустно сказала я — Алекс, почему ты начал убивать? Я сама удивилась своему вопросу, а Алекс достал из шкафа виски и налив себе начал рассказ. — Всё началось с моего детства. Оно неразрывно связано с именем моего дяди… Ричарда Нокса — начал Алекс, на секунду задержавшись на этом имени, словно оно до сих пор оставалось для него слишком значимым — Его уважали в профессиональном сообществе, называли гением, человеком, открывшим новые горизонты в психиатрии. Он замолчал на мгновение, провёл ладонью по лицу, будто пытаясь стереть навязчивые образы прошлого. — Дядя был для меня не просто родственником, не просто опекуном… он был моим наставником, примером, кумиром. Он учил меня наблюдать, анализировать, никогда не бояться смотреть в самые тёмные уголки человеческой души. Он говорил, что «Истинная наука начинается там, где заканчивается страх». Алекс усмехнулся, едва заметно, с горечью. — Я восхищался им, старался быть похожим. Впитывал каждое его слово, каждый жест, каждую интонацию. Но чем старше становился, тем чаще замечал в его взгляде тень, а за разговорами о науке — что-то опасное. Он на секунду посмотрел на меня, потом вновь опустил взгляд. — В коридорах института шёпотом обсуждали его эксперименты. Говорили, что он заходит слишком далеко, что ради науки готов на то, от чего другие отворачиваются в ужасе. Его не останавливали ни законы, ни мораль, ни страдания пациентов. Он верил, что только за гранью дозволенного можно по-настоящему понять, что такое человеческий разум. Алекс тяжело вздохнул, сжал пальцы, сделал глоток виски, будто пытаясь заглушить внутреннюю дрожь. — Когда я вырос, дядя сам рассказал мне свою правду. Он не оправдывался и не извинялся. Просто делился опытом — жёстким, честным, пугающим. Я слушал и понимал, что не мог его осудить. Я чувствовал тот же голод к истине, ту же страсть к поиску, ту же опасную готовность переступить черту ради ответа. Он тихо рассмеялся, но в этом смехе не было радости, только усталость. — Я перенял от Ричарда всё. Любовь к науке, холодную отстранённость, умение видеть то, что другие не хотят замечать. Алекс замолчал, опустил голову, и в этот момент казался особенно уязвимым и настоящим, словно впервые позволял себе быть слабым рядом со мной. А я слушала его, затаив дыхание, и не смела даже пошевелиться, словно любое неосторожное движение могло разрушить хрупкую тишину между нами. За всё время нашего знакомства Алекс никогда не позволял себе такой откровенности. Он всегда держал дистанцию, скрываясь за маской спокойствия и иронии. Но сейчас, в этот момент, он впервые решился открыть мне часть своей души, поделиться воспоминаниями, которые, казалось, были для него очень важны. Сделав глоток виски, Алекс опустил взгляд и на мгновение замолчал. Было видно, что ему нелегко открываться, что каждое слово даётся с трудом. Но он всё-таки продолжил, словно перебарывая себя, делясь тем, что обычно хранил глубоко внутри. — Я часто вспоминаю свой первый визит в подвал большого дома дяди. Тогда мне было всего шестнадцать, и я уже знал, что Ричард Нокс не просто гениальный психиатр, а человек, для которого не существовало запретов. Алекс сделал ещё один глоток виски и поставил стакан на стол сейчас казалось будто воспоминания тянули его обратно в то время, от которого он до сих пор не мог избавиться. — Он сам выбрал меня своим учеником — начал Алекс, голос стал глухим, чуть дрожал — Доверил самое сокровенное, самое опасное. Он замолчал, опустил взгляд, будто собираясь с силами, и только потом продолжил, чуть тише. — В тот вечер он спустился по скрипучим ступенькам… и жестом пригласил меня следовать за ним. Подвал был огромным, холодным, пах пылью, сыростью и… чем-то ещё… металлическим, острым, тревожным. Там, в полумраке, я впервые увидел людей, прикованных к койкам и стальным стульям — его «подопытных». На мгновение Алекс закрыл глаза, стиснул зубы и только потом снова посмотрел на меня. В его взгляде отражались боль, вина и горькое признание собственного выбора. – Они были разного возраста, пола, происхождения… Но у всех в глазах был один и тот же страх. Пальцы Алекса нервно сжимали край сиденья, костяшки побелели. — Дядя говорил спокойно, будто показывает лабораторию с приборами, а не комнату с живыми людьми. Он рассказывал, как именно боль… лишение… крайний страх открывают в человеческой психике такие глубины, до которых обычные методы не добираются… — голос Алекса дрогнул, он на секунду замолчал, опуская взгляд — Он показывал мне свои записи, схемы, результаты тестов — и, что страшнее всего, показывал сам процесс… Алекс запнулся, на мгновение закрыл глаза, будто пытаясь отогнать навязчивые воспоминания. Его дыхание стало чуть прерывистым. — Я никогда не забуду — продолжил он — как он уверенно, почти с нежностью, обращался с очередной жертвой, словно проверяя реакцию машины. Он учил меня, что ради науки и истины нужно уметь переступать через жалость, через мораль, через страх. «Если хочешь понять человека по-настоящему — говорил он — не бойся сделать больно. Только на грани жизни и смерти открываются самые важные истины». Алекс отвёл взгляд, стиснув пальцы в кулак, и заговорил ещё тише. — Я сначала дрожал, не мог смотреть, но он был терпелив. Говорил, что только сильные способны на великое, и что мне суждено продолжить его дело. Постепенно я привыкал к крикам, к мольбам, к тому, как жизнь медленно уходит из глаз… Иногда он позволял мне самому проводить процедуры — наблюдал, давал советы, хвалил за хладнокровие. Он горько усмехнулся, стиснув зубы. — Я стал таким, каким он хотел меня видеть — наследником не только его таланта, но и его тьмы… Я научился смотреть на боль как на инструмент, на страдания как на путь к истине. Подвал дяди стал для меня настоящей школой, и я до сих пор слышу его голос, когда иду дальше, чем позволено большинству. Алекс замолчал, опустил голову и долго не поднимал взгляд, будто боялся встретиться с моими глазами. Я не могла поверить услышанному. Меня сковал холод. Я искала на лице Алекса хоть намёк на шутку — но не нашла. — Подожди… — голос дрожал — Поэтому ты так ловко оказываешь первую помощь и… зашиваешь? Алекс ничего не ответил, лишь горько улыбнулся. И я почувствовала, как в голове начинают всплывать обрывки воспоминаний: его уверенные руки, ловко зашивающие рану, его спокойствие профессиональные движения… его сосредоточенный взгляд. Всё это сложилось в жутковатый пазл, и сердце сжалось сильнее. До меня вдруг дошел смысл моего же вопроса. – И… у тебя… тоже в подвале сидят люди? Он снова замолчал, и эта пауза показалась бесконечно длинной. Я ловила каждое его движение, пытаясь угадать, что он скажет. Мысли в голове путались, меня бросало то в жар, то в холод. — Нет, Кэти — наконец сказал он, покачав головой — Я работаю по-другому. Я сжала пальцы так сильно, что ногти болезненно впились в кожу. Дрожь накатывала волнами, словно изнутри меня вырывался холод. Сердце билось в ушах гулко и тяжело. А каждое слово давалось сквозь этот шум, заставляя срываться на шёпот. — Как… по-другому? Алекс поднял взгляд. Его глаза были удивительно ясными, почти ласковыми и всё же в них читалась какая-то жуткая, обречённая уверенность. Словно человек, который смирился с темнотой внутри себя. — Я ищу тех, кто, по моему мнению, давно стал отбросом этого мира. Тех, кого не жалко. Я наблюдаю, выбираю… провожу эксперименты. А потом избавляюсь от тела. Всё просто. «Просто». Это слово разрезало меня изнутри, как нож. Я вздрогнула, инстинктивно сжалась, будто защищаясь от удара, но не могла отвести глаз. Жуткое спокойствие Алекса давило, будто стены сдвигались, затапливая комнату липким страхом. — Если ты всё так продумал… как попался? — мой голос предательски дрожал, но я заставила себя не отступать — Я ведь узнала о тебе. Алекс усмехнулся, но улыбка его была какой-то надломленной, больной. Тени усталости легли на лицо. — За все преступления кто-то должен отвечать. Так учил меня дядя. Я всегда нахожу, кто будет этим человеком. Я не понимала. Не верила. Сердце сжалось. Он — чудовище? Человек? Или…кто? — Ты гипнозом заставляешь людей взять на себя вину за твои… преступления? Он медленно кивнул. На лице появилась холодная, отрешённая маска. Всё человеческое исчезло, осталась лишь безжалостная логика. — У них всегда два пути. Пойти в подвал… или взять на себя вину. Быть сытым, под присмотром, с лекарствами, в психиатрической клинике, но живым — или исчезнуть без следа. Меня затрясло. Я почувствовала, как по спине пробегает холодный пот, а пальцы онемели. Паника нарастала внутри, подступала к горлу, но я с трудом удержалась, чтобы не закричать. — Но… если я смогла узнать о тебе… могут и другие — выдохнула я, хватаясь за последнюю надежду. Алекс улыбнулся спокойно, как будто вопрос был неважным. — Никто не узнает, если я не позволю. Всё под контролем, Кэти. Я почувствовала, как мир рассыпается на осколки ужаса и отчаяния. Я — его секрет или ошибка? — Ты… захотел, чтобы я узнала? Зачем? Он медленно придвинулся ближе, и его взгляд стал удивительно тёплым, почти нежным. В этом взгляде было что-то такое, от чего хотелось плакать и смеяться одновременно. Алекс смотрел на меня так, как не смотрел никто и никогда. — Потому что я доверяю тебе. Я хотел, чтобы ты знала всю правду. Во мне боролись ужас, страх и странная, жгучая нежность, от которой хотелось исчезнуть и одновременно остаться здесь навсегда. — Почему? — одними губами выдохнула я. В его глазах, казалось, отражалась вся бездна боли, одиночества, надежды и… любви?! — Потому что… я хотел разделить с тобой свою жизнь — прошептал он, его голос дрожал, стал почти не слышен — До сегодняшней ночи… Я не верила своим ушам. Сердце застыло, а потом бешено забилось, едва удерживаясь в груди. — Что?.. Он улыбнулся, его губы дрожали, а голос был полон такой ранимой, болезненной любви, что я не выдержала — слёзы сами покатились по щекам. — Я не умею любить, Кэти… но если бы умел, это была бы она. Любовь. Всё внутри меня перевернулось. Сначала была боль — острая, животная, от которой хотелось исчезнуть. Я всё ещё чувствовала её отголоски под кожей, вспоминая ужас прошедшей ночи. Даже сейчас, глядя на Алекса, я не могла избавиться от страха. И вот теперь — его признание. Слова о доверии, о любви.