Вечное сияние чувств

Через несколько дней Эвана вызвали во дворцовое подземелье. Тарфаэль дал свое согласие на встречу генерала и заключённого в своем присутствии. Эвана вели долгими ступенями вниз. Чем дальше они спускались, тем тяжелее становился воздух. Плесень и влажность били в нос. Но Эван не поморщился. Он уверенно шел за конвойным, что вел его. В конце пути открылся длинный каменный коридор с массивными дверями камер. Сюда не проникали лучи солнца — только тусклое, дрожащее пламя факелов выхватывало из мрака решётки и следы ржавчины. Место давило на сознание — темница должна была угнетать, и с этой задачей она справлялась безупречно Генерала привели в комнату со столом и двумя стульями. «Похоже на допросную», — подумал Эван и присел на стул, на который ему указал конвойный. Через несколько минут вошёл Тарфаэль. Он внимательно посмотрел на Эвана и приветственно кивнул ему. Второй стул был для короля. Сразу за Тарфаэлем ввели заключённого. Генерал сразу узнал его. Это был Люк, один из командующих отрядом в его армии. Когда он увидел Эвана, глаза молодого человека ярко вспыхнули радостью и надеждой. Но она почти сразу потухла, подавленная ледяной аурой Тарфаэля. Король коротко взглянул на генерала, и Эван заговорил. Генерал не отводил взгляда от Люка, пытаясь проникнуть в душу бывшего подчинённого. Его голос был ровным, но в нём звучала решимость, подкреплённая долгими годами командования. — Люк... ты уже сделал слишком многое, и это уважение к твоему упорству никто не отнимет. Но сейчас настал момент, когда упрямство — это не сила, а гибель. Он мельком взглянул на Тарфаэля. Король сидел неподвижно, внимательно наблюдая за происходящим. В этом молчании чувствовалась невысказанная власть, и Эван это ощущал всем своим существом. — Я знаю, что ты хочешь для нашего народа только лучшего. Я тоже хотел того же, когда был на твоём месте. Но война не подарок. Это разрушение, смерть и страдания. Если ты продолжишь сопротивление, то не спасёшь людей, а обречёшь их на гибель. Голос генерала смягчился, и в нем прозвучала легкая теплая нотка — почти братская забота. — Мы можем жить иначе. Мы можем перестать быть врагами. Но для этого нужен шаг назад, а не вперёд. Я не просто прошу — я приказываю тебе: прекрати эту бессмысленную борьбу. Сохрани жизни. Сохрани надежду. Он снова посмотрел на короля, чуть кивнув в знак уважения и понимания той власти, что исходила от Тарфаэля. Тарфаэль внимательно наблюдал за каждым движением заключённого и слушал Эвана. В душе короля всё ещё жила ледяная решимость, но в этот момент под этой коркой возникло странное смятение. Он видел перед собой не просто мятежника, а человека, который стоит на распутье — между прошлым и будущим, между смертью и надеждой. Этот момент был испытанием и для Люка, и для самого Тарфаэля. «Смог ли я стать для них кем-то большим, чем врагом? Смог ли я показать, что власть — это не только страх, но и ответственность?» — думал король, сжимая пальцы на рукояти меча, лежащего рядом. — Я знаю, насколько серьёзны слова Его Величества, — продолжил генерал, — и я догадываюсь, что именно он тебе сказал. Но если мы будем разумны, у нас ещё есть шанс. Эван глубоко вдохнул, задержав взгляд на лице Люка, ожидая, что тот сделает свой выбор. Люк слушал каждое слово Эвана, и внутри что-то постепенно сдавливало грудь. Гордость, что раньше казалась непоколебимой, начала трещать. Он думал о тех, кто погиб, о доме, который может быть уничтожен, если сопротивление продолжится. В голове гулко звучала угроза Тарфаэля — казнить Эвана и сжечь земли. Эти слова ложились тяжёлым грузом, от которого не уйдёшь. Его взгляд метался между генералом и королём, между силой и неизбежностью. Сопротивление больше не казалось спасением, а лишь мучительной гибелью. В душе появилась другая мысль — сохранить хоть что-то, сохранить жизнь своему народу. Пальцы невольно сжались в кулаки. Горло сжалось от напряжения, но разум сказал: «Это единственный путь». И тогда, не в силах больше держать себя, он упал на колени. Его глаза не отрывались от Эвана и Тарфаэля — в них было покорное признание и тихая решимость. — Я признаю власть Его Величества, — произнёс он тихо, но с непреложной уверенностью. — И вашу, генерал Эван. Его голос дрожал, но был решителен. — Если вы позволите мне вернуться, я обещаю прекратить всякое сопротивление. Я положу конец этому бунту ради мира и будущего нашего народа. Тарфаэль почувствовал, как что-то внутри него расслабляется, как будто лёд на душе начал трещать и уходить, освобождая место для чего-то нового — не слабости, а силы, рождающейся из понимания и доверия. Генерал и король обменялись взглядами. В этом покорном признании слышалась не только капитуляция, но и начало нового пути — непростого, но единственного возможного. Тарфаэль слегка кивнул, а Эван, встав, положил руку на плечо Люка, словно давая ему поддержку. — Это правильное решение, — мягко сказал Эван. — Теперь нам предстоит вместе строить будущее, а не разрушать его. ——— Через два дня Люк вернулся домой. Он не встречался с генералом до своего отъезда. На родине он успокоил все зреющие бунты, передав слова генерала, подкрепив их обещанием Тарфаэля казнить Эвана в случае непокорства. Людям ничего не оставалось, как признать власть Тарфаэля и его наместника. ——— В тот же день в маленькой заброшенной хижине на краю леса встретились двое всадников. Один был явно важный вельможа. Это чувствовалось во всем: от горделивой осанки до властного тона, которым он произносил речь. Второй был в одежде простого торговца, однако выправка и меч, пристегнутый к поясу и спрятанный под полами одежд, говорили о том, что он не тот, за кого пытается сойти. Их разговор был недолгим. — Милорд, заключённый, отправленный в столицу, все ещё жив и даже вернулся. После его возвращения бунты стихли, народ перестал волноваться. — А этот их генерал? — тон первого всадника был с нотками явного раздражения. — Жив...— его собеседник слегка запнулся и понизил голос, — ходят слухи, что он лично уговорил этого болвана прекратить восстания и поддержать власть. — Бесхребетные идиоты! — только и смог бросить в раздражении всадник и, подняв коня на дыбы, умчался оставив своего подчинённого со склоненной головой.