Другие танцы

— Вы читали письма, вы слышали доклады гонцов… — Это его вина! Отец мёртв из-за него! — Брат, Шемер не виновен… — Молчать, слизень! Теперь ты решил заговорить, а?! Теперь?! Ты тоже знал и ничего не сделал! — Как ты помнишь, на охоте… У Мино уже трещит от них голова. Это длится неделю. С того самого приёма — одни и те же слова в одном и том же порядке. Мераб-ахше и Гаттар-ахшад развязывают спор, в который живо вливаются советники и придворные, и Большой Зал Опалового павильона превращается в базар. Гаттар меряет мраморный пол шагами, неумолимый и безумный, мечется по Залу пустынным вихрем, сшибая всё на своём пути: то сбросит со стола бумаги, то опрокинет стол ногами — и зазвенят позолоченные блюда, покатятся фрукты и зальёт пол вино, то швырнёт в стену подушку или кубок, встряхнёт кого за плечи, возьмёт за грудки — и откинет в сторону. Гнев молодого правителя не смеет остудить никто из присутствующих, но недовольство растёт среди придворных вместе со страхом. Мераб же сидит ровно, спокойно, взывает к холодной трезвости ума. Белые одежды — в честь убитого отца — идут его скорбной маске. Он бледен, устал. Его вечно нездоровые глаза воспалены, щёки впали. Каждое его движение осторожно, будто он рассыпался бы от горя, неустойчивый и хрупкий, если бы слёзы солёной морской водой не скрепляли песчаную статую его тела. Никто во дворце не смог бы упрекнуть его в бесчувствии. Он прекрасно отыгрывает свою роль: безутешный сын, утомлённый необходимостью думать о стране, вместо того чтобы дать волю собственным чувствам. В первую же ночь, когда был созван срочный совет, а тело ахшада ещё не было захоронено в крипте, Мераб принёс письма из Кюэра и подтвердил, что Йорген никогда не был тем, за кого себя выдавал. Он рассказал о резне в доме кюэрского господина, о сбежавшем из плена северянине. Источники, о которых Мино не знал, сообщали и о том, что по возвращении в Риетт Йоргену было пожаловано звание Щита Императора. Мераб не терял времени даром. «То, что случилось с моим отцом, ахшадом, — сказал Мераб, и его губы дрогнули, но глаза остались сухими, — было спланировано Риеттской Империей. Йорген Бьёрклунд проник во дворец с одной целью и воспользовался добрым сердцем моего брата, чтобы осуществить её. Мы пока не знаем, как помогла ему наложница Джайгира-ахшада… Быть может, она оказалась лишь случайной жертвой и уже покоится на дне залива, или же она тоже была участницей сговора, но в вине северянина нет сомнений». Мино помнит, как посмотрел на него тогда Шемер-ахше, нет, теперь вновь Шемер-ахшеде. Как рассмеялся, качнув головой, и направился прочь из зала. Гаттар-ахшад не дал ему уйти: дёрнул за шиворот и швырнул на подушки, рявкнул: «Слушай! Слушай, что ты натворил, обмудок!» Тогда Мераб рассказал, что лучник, что стрелял в Йоргена на охоте, был послан им. Что лекарь выполнял его приказ. «Я знал, что северянин опасен, — его голос был пропитан сожалением и виной. — Я говорил об этом с отцом, конечно же… Ахшад не поверил мне. Мне ничего не оставалась, кроме как взять всё в свои руки». Среди недоверчивого шёпота придворных и одобрительных возгласов, от которого шея Мино покрылась мурашками, смех Шемера-ахшеде звучал безжалостно и страшно: ржавый, скрежещущий звук, раздирающий его глотку, умолк только тогда, когда Гаттар ударил брата по лицу, грязно выругавшись. Шемер, как и Мино, знал, что Мераб лжёт. Он не говорил про Йоргена ахшаду, нет, потому что тогда ахшад проверил бы каждого стражника, слугу и наложницу. Джайгир-ахшад слишком любил младшего сына, чтобы рисковать им. Даже недоверие к Мерабу не затмило бы эту любовь, и тогда… Тогда он разоблачил бы риеттскую наложницу, что помогла Йоргену. Тогда Мино и понял всё, чего не понимал раньше. Понял, о чём и для чего молчал Мераб-ахше. Именно он, теперь Мино уверен, и привёл Йоргена и вторую шпионку во дворец. Он держит связь с Риеттом. Ведёт переписку с кем-то из местных приближённых, а быть может, и с самим Императором. Мино не знает, каков их уговор, но его воображения хватает, чтобы нарисовать смелые обещания. Что они делят, Южные земли или Кюэр? Золото? Флот? Войска? Он узнает, когда придёт время. Мераб-ахше посвятит его, а как же иначе? Он держит Мино близко, зовёт на каждый совет сопровождающим, учеником. Мино представляет, как спутал Йорген ему все карты. Он должен был убить ахшада, подвинув Мераба на шаг ближе к трону, но вместо этого он стал для Шемера опорой и противоядием. Излечил его от тоски, помог избавиться от молочного шербета в крови, поставил его на ноги и вернул в руки саблю, вернул самого Шемера — в борьбу за престол. Тогда Мераб и решил избавиться от Йоргена, сначала попытавшись выудить из дворца голосами сражающегося Севера, потом — на охоте. Тогда он, пожалуй, и позаботился о том, чтобы Риетт отправил во дворец новую фигуру. В конце концов, всё сложилось как нельзя удачнее. Йорген убил ахшада, убрав с доски три фигуры одновременно: себя, пешку; короля, Джайгира-ахшада; и ферзя — Шемера-ахшеде. Но Мино понимает, что партия ещё не окончена. Как бы ни ненавидел Гаттар — не имеющий законных сыновей Гаттар — сейчас Шемера, именно его он назначил своим ахшеде: он презирает Мераба сильнее. Спор, горячий и беспорядочный, не прекращается часами, пока один из советников наконец не теряет терпение, озвучивая повисшую в раскалённом воздухе мысль: — Гаттар-ахшад, прошу простить, но… Страна ждёт объяснений. Прошла уже неделя, люди уже собираются под стенами Железного павильона… — Мы скажем им правду, — говорит Гаттар. — Но… Вам не кажется… — советник распрямляет плечи, мужаясь под гневным взглядом своего господина. Правление Гаттара-ахшада едва началось, но кровь уже не единожды пролилась на мраморные плиты Кёпю-Бахри. Первому, кто посмел оспорить решение нового ахшада, Гаттар вырезал язык собственными руками. Это было в первую ночь после смерти Джайгира-ахшада, и с тех пор гнев Гаттара не смягчился ни на каплю. — Вы не считаете, что известия о смуте во дворце вызовут у народа волнение? — Мы не будем трепаться об этом, безмозглый ты дерьможуй! — гаркает Гаттар. — Мы скажем лишь то, что им необходимо знать: в смерти отца виноваты зажравшиеся выблядки Империи! — Это опасно, Гаттар-ахшад. Народ потребует войны… — Войну он и получит. Все члены совета разом замолкают, пока Гаттар обводит их яростным взглядом. Под его кожей ходят мышцы, играют желваки, словно что-то бурлит, кипит внутри, будто зверь в нём, голодный и дикий, рвётся наружу. — Сегодня же мы объявим о подготовке войск. Через месяц выступим на Риетт. Империя заплатит. Мино смотрит на Мераба-ахше, ждёт от него вкрадчивых замечаний. Косятся на него и другие придворные, безмолвно ища поддержки, надежды образумить безумного ахшада. По залу ползёт тишина, что красноречивее любых слов: Сааре веками не вела войн. Да, их войска во главе с Шемером-ахшеде и Гаттаром-ахше — таковы были их титулы тогда — поддержали Кюэр, когда тот защищался от Империи, но то была лишь демонстрация силы. Обещание нападения, а не оно само. Многотысячная армия промаршировала по кюэрским пескам и встала бескрайним лагерем на горизонте. Одна короткая, безнадёжная для Риетта битва — и война окончилась. Сыновья ахшада провели несколько недель в разгульном походе и вернулись в Сааре без царапины, пьяные и счастливые. Семьи погибших офицеров — их было меньше двух дюжин — получили по мешку серебра от ахшада, в честь героев в столице был объявлен однодневный траур, который завершился щедрым пиром в Железном павильоне. Вот и всё, что знают современные саарцы о войне. Веками никто не смел нападать на страну со столь многочисленной армией и флотом, с могущественными союзниками и казной, полной золота и драгоценных камней. Сааре давно ведёт войны иначе, чужими мечами. Звоном монет, а не клинков. И Джайгир-ахшад, и все ахшады до него гордились тем, что границы Сааре омывают тёплые волны мира. Даже сад в центре Айе-Халиджи украшает памятный камень, на котором высечено: «Корни самых могучих дубов здесь не знают вкуса крови». Это слова древней саарской песни о первых цветах, что выросли весной после войны, но переделанные, переплетённые с гордостью. Век цветов короток, память их корней свежа, но земли Сааре так давно не питала кровь, что даже вековым деревьям не знаком её вкус. Именно такой Сааре и рассчитывал получить Гаттар-ахшад. Именно такой она должна была перейти под его опеку спустя долгие, долгие годы — богатой, процветающей, мирной. К тому времени он должен был и сам стать седым старцем. «Блядское пекло, — думает Мино, — к тому времени он уже не должен был даже быть ахшеде! Пару лет — и ахшад бы вернул титул Шемеру». Но вот они здесь. В Большом Зале Опалового павильона. И страну, что плыла по волнам величавым галеоном, треплет шторм снаружи, пока внутри, в трюмах, копошатся крысы, а моряков выбрасывает за борт собственный капитан. Мераб-ахше молчит, не оспаривая заявление брата, и тогда придворные один за одним поворачивают головы к Шемеру-ахшеде. Тот замечает это и криво улыбается, поднимая кубок, чокаясь с повисшими в воздухе словами: «Империя заплатит». Он пьян. Не просыхает уже неделю. Его глаза застилает туман, движения плавные и неуклюжие. Мино не был в Жемчужном павильоне со смерти ахшада, но слушал сплетни слуг: дни и ночи Шемера-ахшеде проходят в молочном забытьи. Говорят, он покидает свои покои, лишь когда стража выволакивает его из них на советы по приказу Гаттара-ахшада. — Как бы тяжело мне ни было это признавать, — наконец подаёт голос Мераб-ахше, — мой брат прав. В смерти ахшада повинна Империя, и мы не можем оставить столь гнусный удар без ответа. Это не просто оскорбление, не просто нож в спину. Мы не можем начать войну, потому что она уже начата. Риетт объявил её, пролив кровь нашего ахшада. Шёпот стелется по залу, смелеет, набирает силу. — Кто-то должен напомнить зарвавшимся псам, где их место! — Империя ползёт по земле, как зараза. Если не остановим их сейчас, скоро риеттские знамёна встанут у границ Сааре… — Стерпим такое — проявим слабость. Они не просто подослали крыс в столицу, они убили ахшада! Возмущение вскидывается табуном диких лошадей, и Гаттар-ахшад подстёгивает их свирепым воззванием к мести. Страх и неуверенность двора, что ползли дрожью по невозмутимому склону, наконец-то достигают пика — и скатываются лавиной гнева, крепчающей с каждым брошенным камнем словом. И всё же многие в зале поджимают губы, хмуро глядя на сцепленные на коленях руки. Кто-то с немым отчаянием ищет взгляда Шемера-ахшеде, но тот лишь приканчивает кубок и встаёт с подушек, путаясь в ногах. Он шатко бредёт к завешенной шёлком арке балкона, встаёт, прислоняясь к ней плечом. Заглядывает в полупустой кувшин в руках и пьёт из горла. Мино бросает вопросительный взгляд на Мераба-ахше, и тот кивает ему: подойди, мол. Сыграй роль бывшего наложника, озабоченного состоянием ахшеде. — Мы с Шемером поведём войска. Мераб останется в столице… — говорит Гаттар-ахшад, пока Мино пробирается к балкону. — Ахше, — тихо зовёт он. Здесь их разговора не услышат, — вы должны что-то сделать… — Ахшеде, — поправляет Шемер. Его глаза полуприкрыты. Ресницы отбрасывают тени на болезненную тусклую кожу. Он выглядит так, словно не спал всю неделю, и при этом будто бы вовсе не просыпался. — И я ничего не должен, кроме как следовать воле ахшада. Ты разве не слышал? Я поведу войска на Риетт… Он смеётся тихо фисташковой шелухой. Прозрачная, хрупкая, она опускается под его ноги невзрачным сором. — Вы погибнете там с Гаттаром-ахшадом, — шепчет Мино. Его рука тянется в карман и нащупывает там лишь пустоту. — И тогда Мераб-ахше… — Мой брат займёт трон, о котором всегда мечтал, — кивает Шемер. — И ты встанешь за его плечом, — добавляет он с лукавой ухмылкой, которая не касается его глаз. «Разве ты не этого хотел?» — читается в его взгляде, и Мино хочется вырвать кувшин из его рук и разбить о стену. Хочется встряхнуть его, закричать, заставить поверить, что… не этого. Не за тем плечом он хотел стоять. — Я клянусь вам, что не знал… — Разумеется, нет, — усмехается Шемер-ахшеде. — Ты ничего не знал об эйф… Ничего не знал о Йоргене, так? И оттого указал ему путь из дворца, когда Север восстал. И лишь от незнания ты предупреждал его не ехать на охоту. Мино чувствует, как застывает всё внутри. Как густеет кровь, превращаясь в янтарь. Как ворошатся в животе скорпионы, ощущая близость вечной ловушки. — Я знал, что Мераб-ахше жаждет его смерти, но… — Не видел писем из Кюэра? — подсказывает ахше. Ахшеде. Проклятье, он никак не привыкнет… — Брось. — Вы… читали их? — Я говорил тебе, что давно играю в эту игру, — Шемер пожимает плечом и тянется к лицу золотой рукой. Останавливается, смотрит на неё с запоздалым недоумением, будто и вовсе о ней позабыл. — Вы знали, что Йорген собирался убить ахшада? Почему вы не… — Я знал, что он попал во дворец не из кюэрского плена. Догадывался, зачем его могли прислать. — Вы простили его, — выдыхает Мино удивлённо. — Мне не за что было его прощать, — смеётся Шемер-ахшеде. Его смех, мёртвый и пожухлый, срывается с губ выжженной засухой листвой. — А теперь?.. Шемер не отвечает, лишь делает ещё глоток из кувшина. — Вы не верите, что он мог бы убить ахшада? — О, он мог бы, — ахшеде хмыкает, чему-то улыбаясь. От этой его улыбки у Мино стынет хребет — в ней нет ни света, ни ласки, в ней вообще ничего нет, кроме бездумного движения губ. — Но я ума не приложу, зачем бы ему это делать… — У Йоргена было достаточно причин ненавидеть ахшада, — осторожно говорит Мино. Сааре проплатило восстание на Севере. Использовало его как приманку. Тысячи северян пали, чтобы Юг мог поднять голову, а Сааре — укрепить границы, отделяющие её от Империи. — Мино… Ты никогда не понимал его, м? — Шемер прикрывает глаза, прислоняясь виском к арочному своду. — Представляю, как это тебя раздражало. Он усмехается, и Мино хмурится, не понимая, к чему он ведёт. Да, он не понимал Йоргена, это правда. Не понимал его отрешённое безразличие, его прямую, безыскусную твёрдость. Не понимал, как не понимает каменные скалы и кухонные черпаки — но ведь это не мешает ему видеть их суть. — У Йоргена было достаточно причин ненавидеть Риетт, но он служил ему долгие годы. Было достаточно причин ненавидеть Кюэр, но он взял под крыло кифэли. Были ли у него причины ненавидеть Сааре? Несомненно. Вот только ни разу я не замечал, чтобы Йорген что-то ненавидел. Его разум, видишь ли, устроен иначе… — Он солдат. Он привык исполнять приказы, — кивает Мино. — Я не приказывал ему убивать отца, — смеётся Шемер-ахшеде. — Вы — нет, но он Щит Империи… — Был им. А до того был бойцом в Кюэре. До того — солдатом Риетта. Прежде всего он был сыном Севера, а в последний раз, что я его видел, — моим хассете. — Ваш хассете убил ахшада. — Все, кто мог видеть это своими глазами, мертвы, — отзывается Шемер. — Потому что он убил и их! — Мино шепчет яростно, с трудом беря себя в руки. Шемер-ахшеде бредит. Горе пропитало его сердце, шербет затуманил разум… — Полагаю, что так, — чуть запоздало соглашается он. — Однако мы не знаем причин. — Знаем. Он убил их, чтобы скрыться безнаказанным. Он сбежал и… — Досадно, верно?.. — перебивает Шемер. Его глаза всё ещё прикрыты, тело чуть покачивается — опьянело и вяло. — Досадно? — Досадно, да… Весьма досадно, — Шемер-ахшеде неуклюже поднимает кувшин, но тот выпадает из его рук, разбивается о пол. Мутная белёсая жидкость заливает его сапоги. Шемер то ли хмыкает, то ли смеётся. Машет рукой, и бредёт прочь, задевая ненароком Гаттара-ахшада и прерывая его речь: в центре зала уже успели расстелить карту, и теперь ахшад тычет в неё пальцем, планируя морские передвижения. — Чего тебе? — огрызается Гаттар, отпихивая от себя брата. — Протрезвей иди, ерпыль смердячий! — Тарэше, ты как всегда ласков… — мурчит Шемер. — Уже ухожу, не гневись так, ахэ… — Проспись! — вдогонку ему кричит Гаттар. — У нас война, если до тебя не допёрло! — Да здравствует ахшад! — Шемер-ахшеде смеётся, покидая Большой Зал. Его голос тянется по коридорам дворца отдаляющейся песней: — Воинственный и неустрашимый, доблестный Гаттар-ахшад! Он добудет славу в бою с гнусными имперцами! Он… — Я убью его, — Гаттар берётся за саблю. Его глаза сверкают гневной решимостью. — Оставь, брат, — кротко просит Мераб-ахше. — Он скорбит, как и все мы… Дай ему время. — У нас нет времени, — рычит ахшад. — Он образумится, вот увидишь. Вы поведёте Сааре вместе — к победе. Гаттар выругивается, но возвращается к карте и кивает советнику, давая ему слово. Мино смотрит вслед Шемеру, неслышной тенью становясь за плечо Мераба-ахше. «Это не то плечо», — мысль бьётся в его голове перепуганной птицей, и Мино мысленно сжимает на ней кулак. Хрупкие кости дробятся под пальцами, хрустят. Их разговор… Шемер-ахшеде больше не верит ему. Хуже — он больше не верит себе. Не верит доводам разума, не пытается даже взглянуть на всё со стороны, оценить ситуацию и продумать следующий шаг. Он верит лишь призраку человека, что уже наверняка достиг южных границ Риетта. Он… сдался. Йорген покинул Сааре, забрав с собой нечто куда большее, нежели жизни ахшада и двух стражников. Он унёс с собой солнце, оставив Кёпю-Бахри во тьме и холоде. Мино медленно выдыхает, принимая новые правила игры. Что ж… Значит, ему придётся научиться ориентироваться в темноте.