Другие танцы

В прошлый раз, когда Йорген вернулся с востока в Риетт, стоило ему назвать себя и свой отряд — его повалили на землю, скрутили и поволокли в камеру. Единственный выживший из гарнизона Юр-Дахэ, он вызывал у них больше вопросов и недоверия, чем восхищения или сочувствия. Его часами допрашивали — день за днём, ночь за ночью, разные люди задавали одни и те же вопросы. Неделями он сидел в клетке лишь чуть больше той, из которой сбежал. В этот раз всё иначе. Его имя, очередное новое имя — Йорген, Палач Королей, — добирается до столицы раньше него. Стражники кивают ему, завидев на груди эмблему Щита Императора, что Мадлен вернула за день до прибытия в Жардо: они переночевали в её доме, прежде чем заявиться во дворец. Они заходят к Капитану вместе, и встречают их шумной попойкой. Треплют за плечи. Восхищённо присвистывают. Пожимают руки и просят рассказать: «Как всё было? Что там, в Сааре?» Что там?.. Йорген не смог бы рассказать правды, даже если бы хотел. Слов таких в риеттском языке нет. И всё же говорить ему приходится. В этот раз его история длиннее, а значит, и допросы дольше. Но проходят они не в тесной камере, и руки его не связаны. Они сидят с Мадлен сначала в кабинете Капитана, после — в малых апартаментах императора. Им подают закуски, наливают чай. Его Величество Император Флавиен расспрашивает их с вежливым любопытством, будто обсуждают они не убийство чужеземного короля, а прошедший бал, но за его участливой непринуждённостью отчётливо виднеется сухое, принятое как данность торжество. Его вопросы поверхностны, почти ленивы: ему явно уже доложили все подробности, и теперь он просто исполняет роль благодарного хозяина, хвалящего собаку за то, что та принесла брошенную палку обратно. Он скуп на движения тела и лица. Его речь плавна и медлительна. Он достаточно стар, чтобы помнить Север свободным. «Он его и завоевал», — Йоргену приходится напоминать себе, и не раз. Трудно уложить в голове, что этот человек — сухой и слабый, с впалыми щеками и седыми проплешинами, с тонкими, морщинистыми пальцами, узкими плечами и спиной, в которых не чувствуется воинской силы, будто он ни разу не держал в руках меч… Этот человек подчинил Норд’Эхст Риеттской Империи. Они с Мадлен рассказывают ему историю, о которой условились ночью в её доме: он завоевал доверие принца, стал его правой рукой и тем самым получил возможность свободно перемещаться по дворцу, однако остаться наедине с королём у него не выходило. Здесь ему и помогла Мадлен: она соблазнила Джайгира-ахшада и назначила встречу в саду, где его и ждал Йорген. После они сбежали по тайным тоннелям саарской столицы. «Весь мир уже решил, что это ты. Не будем портить красивую легенду, — сказала она. — К тому же иначе тебя, уж прости, Бьёрклунд, сочтут совершенно бесполезным: ты больше полугода провёл во дворце, а мне хватило месяца, чтобы выполнить задание? Они почуют неладное. Решат, что ты не очень-то торопился, и непременно зададутся вопросом, отчего же так?» Йорген не до конца понимает, зачем ей это. Одно дело стереть своё имя из истории, с этим всё ясно. Но почему бы не выслужиться перед Императором? Не найдя ответа, он решает, что такова, пожалуй, её натура. Скрытная, привыкшая к тени, она не спешит позволять взглянуть на себя при ярком свете. Не хочет раскрывать всех своих карт. Император сообщает, что церемония состоится через три дня, и отпускает их. — Всего три дня, слышал? — усмехается Мадлен, когда они спускаются к казармам. — Готовили, значит, заранее. Знали, что мы скоро прибудем. Йорген не отвечает ей. В голове всё крутятся слова Его Величества: «Разумеется, ты получишь в награду титул и земли. Я подумывал отдать тебе графство на северо-востоке, Ланте-Вистеоне. В основном там пилят лес, строят корабли… Но и текстиль там хорош, да и фермы плодовиты. Замок Виали, слышал о таком?.. Будет твоим». — Я к Капитану. Пойдёшь в кабак потом, Бьёрклунд? — Мадлен останавливается посреди коридора: дальше их пути расходятся. Йорген вернётся в комнату, что ему временно выделили в казармах, Мадлен — к себе домой. — Или мне теперь следует звать тебя графом Ланте-Вистеоне? — она усмехается, делая нарочито нестройный реверанс. Он коротко соглашается. Не со вздором про графа, нет, — пойти в кабак. Соглашается, потому что это привычно, это закономерно. В свои редкие отгулы в Жардо он всегда ходил туда — все ходили. И влиться в старую рутину оказывается на удивление просто. Будто он никогда и не уезжал. Всё здесь так знакомо… Коридоры, порядки, звуки, запахи, люди: он многих помнит в лицо, многих знает по имени. Большую часть своей жизни он провёл в Риетте. Если и существует в мире место, которое он должен звать домом, то это оно. Не Север, который он покинул мальчишкой, и уж точно не Жемчужный павильон, в котором даже года не пробыл, и где его ждёт только казнь и — хоть он и не знает наверняка после всего случившегося, — пожалуй, Эме. Шемер, быть может, и ждёт своего эйфедже, но не будет рад возвращению Йоргена, Палача Королей. Бьёрклунда, графа Ланте-Вистеоне. Как всё же неправильно, чуждо это звучит… Он заходит в комнату, провонявшую потом, и открывает окно. На улице льёт. Завывает ветер. Риетт всегда был так дождлив и зябок?.. Йорген бросает дрова в небольшую каменную печь, затапливает. Огонь неохотно разгорается, и он вспоминает сны, что терзали его всё лето на пару с жарой: о Шемере, кутающемся в шкуры в его доме на Севере, греющемся у очага. Он гадает, отправится ли он на войну со своим братом. Надеется, что нет. Пусть останется за надёжными мраморными стенами, пусть никогда не увидит воронья, кружащего над трупами, пусть звон клинков для него останется задорным смехом, а не предвестником крови. Пусть он будет жив, пусть будет счастлив. Пусть будет весел, капризен и проказлив. Пусть никогда не узнает о том, что случится через три дня. Пусть он вовсе о нём, Йоргене, позабудет. Одной капли яда хватит, чтобы отравить бочку самого сладкого вина, так пусть Шемер не прикладывается губами к их воспоминаниям, пусть не травит себя. Йорген выпьет их сам, один, и, если б это избавило Шемера от печалей, — не оставил бы ему ни капли. Вот только понимает, что жизни не хватит, чтоб осушить их до дна. Его — так уж точно. Но он спокоен в этой истине, твёрд. В то самое мгновение, как они вошли с Мадлен в Жадро, он поднялся из глубины озера, коснулся льда и вдруг понял, что он хрупок. Ему не нужно ждать спасения — он может пробить его сам. И он сделает это так же, как в прошлый раз, когда оказался в ловушке.

***

Люстра в парадной зале императорского дворца горит сотней свечей, и тени, что отбрасывают их огни, подрагивают на деревянном полу. Под лаковым блеском строгий, прямой узор, и Йорген невольно восхищается работой мастера. В Ланте-Вистеоне, сказал Император, рубят лес, строят корабли. Может, древесину для дворца привезли оттуда. Наверняка там полно искусных плотников. Потолок отделан тем же деревом, но узор там рельефный, тонкий, позолоченный. Балюстраду у витражных окон подпирают мраморные колонны. Стены украшены тяжёлыми бархатными занавесями. Кругом ни ковров, ни подушек, и собравшийся народ торжественно стоит с прямыми спинами, плотно набив залу. Йорген безразлично скользит взглядом по напомаженным лицам, пышным парикам, по тесным корсетам и громоздким кринолиновым юбкам дам, пёстрым камзолам господ. Они все смотрят на него с праздным любопытством, шепчутся, пока император не призывает к тишине коротким и строгим жестом. Герольд зачитывает приказ и дарственную, прежде чем слово берёт Его Величество. Он долго, красноречиво рассказывает о подвиге Йоргена, о значимости его для Риетта, о том, как ослабило это врага, и как наступления саарских войск не стоит опасаться. Йорген уверен, что никто здесь, в этом зале, в этом городе, и не боится войны. Она далеко, на юге, и ничуть не мешает их жизням: их столы ломятся от лакомств, их шелка расшиты золотом и серебром, на их балконах увядшие цветы в тот же день слуги заменяют на свежие. Таков порядок вещей, и не Йоргену о них спорить. Да и ни о чём другом ему спорить никогда не хотелось. — Взгляните на него хорошенько, — говорит Император, жестом подзывая Йоргена к себе, — запомните его лицо. Кого вы видите перед собой? И впрямь, кого? Кого они видят? Глядя на его косы, понимают ли, что они значат здесь, в Риетте? На Севере никто не носит таких кос в мирное время. Большинство мужчин, которых Йорген знал в Рюгдхольме, были обриты. Его отец был обрит, пока не ушёл на войну, и умер наверняка обритым — не успели бы его волосы отрасти после первого убийства до смерти. Такие косы заплетают лишь перед битвами, и не всякий вояка успевает опустить их ниже плеч, но всякий северянин в Риетте носит их, если длина позволяет. Носит, потому что каждый день здесь для него — сражение. Каждый день вдали от Севера — битва. Знают ли это эти улыбающиеся, хлопающие болваны? Знают ли они, почему косы Йоргена так длинны? Когда глядят на него, понимают ли, что глядят на того, кто впервые убил ещё мальчишкой? Их солдата, риеттского. — Вы видите перед собой не человека, а символ, — продолжает Император. — Вы видите историю, и эта история о победе Империи. Сын бунтующего Севера, так долго отказывающегося подчиняться нам, исполнил мою волю, принёс Риетту славу! Его слова отзываются в толпе аплодисментами и восторженными криками, пьяными, счастливыми. Император поднимает церемониальный меч, и его хилая рука дрожит от усилий. — Перед вами живое доказательство того, что Север — часть Империи! Что Север можно обуздать! Север можно подчинить! Север служит Риетту! Север и есть Риетт! Толпа ликует. Их восхищённые взгляды мечутся между императором и Йоргеном. «Кого вы видите?» «Взгляните на него хорошенько». «Запомните его лицо». Подумайте о том, кем он был. Хелле, сыном кузнеца, который голыми руками раскапывал снег, пытаясь отыскать там брата. Бьёрклундом, северянином в риеттской армии, который записался туда, чтобы прокормить семью после убитого вами отца. Бьёрком, солдатом на чужой войне, который умел ступать бесшумно, и потому его слали вспарывать глотки спящим кюэрцам. Дикарём, бойцом в плену, который безжалостно вырезал и господ, и рабов, чтобы вернуться в страну, что приняла его смерть охотнее, чем весть о том, что он выжил. Эйфедже, саарским хассете, который предал своего ахше и убил стражников лишь оттого, что обернулся. Подумайте о том, кем он стал. Йоргеном, Палачом Королей. — Склонись же передо мной, сын Империи, — голос императора разносится по парадной зале, тонет в шуме алчного упоения. Он поворачивается к Йоргену, торжественно протягивая меч. — Прими от меня клинок, что… Всё случается мгновенно. Йорген перехватывает рукоять и одним коротким, резким движением рассекает им воздух и плоть. Голова императора отлетает к ногам его подданых, катится, разбрызгивая бьющую струёй кровь. Его тело пошатывается, прежде чем тушей свалиться на лакированный пол. Йорген закрывает глаза и заставляет себя думать только об одном. Очищает свой разум от прочего сора. Золото, смех и солнце. «Шемер». «Шемер-ахше». «Шем». Золото, смех и солнце. «Шем, Шем, Шем…» Он беззвучно шепчет его имя, когда стража валит его на пол, когда крики ужаса заполняют зал. Он хочет умереть с его именем на губах. «Шемер», — думает он, когда чужое колено упирается в хребет. «Шемер», — когда эфес болью врезается в затылок. «Шемер», — когда свет заливает глаза ласковым саарским солнцем. Когда в ушах звенящей мелодией смеётся золото. «Шем…»