Секрет черного шелка

Das Porträt

Дора замерла перед входом в мастерскую художника, поправляя чёрную вуаль на шляпке. Её тёмно-синее бархатное платье от Ворта с чуть завышенной талией и кокетливым декольте в форме сердца должно было создать нужное впечатление — дорого, но не вульгарно, элегантно, но не чопорно. «Муза, а не содержанка», — напомнила себе Дора, чуть прикусив губу, прежде чем переступить порог. Мастерская встретила её хаосом: повсюду громоздились холсты, переливались горы мехов и бус, валялись залитые вином книги и замызганные газеты; на всех доступных поверхностях стояли чашки с засохшим кофе; стены были увешаны картинами разных стилей и размеров, а в центре помещения возвышалась чугунная ванна, наполненная мутной водой. И странное дело — сей хаос был по-своему красив и даже изыскан, словно бы его придумывали нарочно. Хаосом повелевал сам Конрад фон Альтдорф — Дора узнала его сразу. Высокий, с аристократической осанкой, он был облачён в персидский шёлковый халат, наброшенный поверх дорогой, но мятой рубашки. Этот намеренно небрежный ансамбль словно кричал о пренебрежении к условностям, выдавая типичного представителя богемы. При ближайшем рассмотрении в облике художника проступало что-то вызывающе непристойное — то ли в слишком томном взгляде, то ли в нарочито медленных движениях, напоминавших движения хищника. Дора мысленно перебрала сведения, полученные от Райнхарда: потомок знатного рода, разочарованный жизнью повеса, человек, для которого моральные устои — не более чем досадная условность. Особую пикантность ситуации придавало то, что все эти истории неизменно заканчивались скандалом, что, однако, лишь подогревало интерес женщин к этому соблазнителю. При виде Доры лицо Конрада озарилось лучезарной улыбкой, и он направился к ней стремительной, почти танцующей походкой. — Конрад фон Альтдорф, — представился он, совершив изысканный полупоклон. — Ваш покорный слуга. Его взгляд остановился на ее декольте. Дора внутренне усмехнулась: «Этот фатовской преемник Дон Жуана даже не пытался скрывать своих намерений». — Дора Нисс — томно произнесла она, протягивая руку. Искусный взмах ресниц, полуопущенные веки — всё было рассчитано до мелочей. Конрад принял её руку, и его губы коснулись тонкой кожи у запястья — на секунду дольше, чем позволяли приличия. Замер в этом положении, будто заворожённый, затем медленно выпрямился, не скрывая восхищённого взгляда, скользящего по фигуре Доры. — Вы, должно быть, натурщица? — в его голосе звучало неподдельное любопытство. — Такой типаж — редкость. Ваше лицо достойно украсить лучшие салоны Европы. — Нет, — Дора слегка вздохнула, изображая лёгкое сожаление. — Но иногда задумываюсь… Одна подруга настаивала, чтобы я попробовала. — И кто же эта проницательная дама? — Эмма Динер. Тень пробежала по его лицу — мгновенная, но Дора уловила. — Ужасная трагедия… — Конрад склонил голову, притворно почтительно. — Примите мои соболезнования. Она опустила глаза, нервно теребя кружевную перчатку: — Благодарю… Да, это… трудно принять. Пауза затягивалась. Конрад ждал, наслаждаясь её замешательством. «Чёрт, лови момент», — пронеслось в голове у Доры. — Эмма обещала замолвить за меня словечко, — стремительно заговорила она, кокетливо хлопая ресницами, — но, кажется, забыла. Ах, эти её вечные протеже… Конрад рассмеялся — тёплым, бархатистым смехом. — Вам повезло. Я как раз ищу новую натурщицу. Он провёл Дору в мастерскую — просторное помещение, заставленное мольбертами и залитое северным светом. Стены пестрели полотнами. В основном это были какие-то пёстрые и грубые малевания в стиле Дега. Кто-то говорил, что именно так выглядит новое искусство, а кто-то — что это варварство и халтура. — Неожиданно, — осторожно начала Дора, останавливаясь перед холстом, где танцовщицы сливались в вихре красок. — И безумно смело. Конрад усмехнулся: — Посредственность — единственное, что не прощается художнику. Он резко повернулся к небольшому холсту в углу — и Дора замерла. Эмма… Но не та блистательная куртизанка, чьи портреты украшали светские гостиные, а почти ребёнок — с растрёпанными волосами, огромными глазами, полными слёз. Мастер выхватил момент предельной откровенности, когда модель забывает о позе. — Узнаёте? — голос Конрада внезапно стал тише. — Я собирался выставить этот портрет, но передумал. Его пальцы дрогнули, едва не коснувшись холста. — Она ворвалась в мою жизнь, как ураган — ослепительная, как солнце. Я обожал её. Неземная грация, красота, перед которой меркло всё. Когда писал с неё, верил, что создаю совершенство. Никто не вдохновлял меня так, как она. Давно я не встречал в женщинах такой искренности, такой непосредственности — и при этом зрелой, утончённой красоты. У Эммы было такое необычное лицо. Простое, но вместе с тем столько чувства, такая тонкость переживаний. Всё это отражается, как в зеркале — в её глазах. Понимаете? — Да, конечно, — многозначительно кивнула Дора. В этот момент дверь скрипнула, нарушив напряжённую атмосферу. В проёме возникла девушка в полупрозрачном пеньюаре, так плотно облегавшем тело, что казалось — ещё мгновение, и ткань растворится вовсе. — Солнце… — прохрипела девушка, облизывая пересохшие губы. Конрад даже не удостоил её взглядом. — Ложись в ванну, Одетта, — его голос звучал с механической усталостью, словно эта сцена повторялась уже в сотый раз. Повернувшись к Доре, Конрад внезапно схватил её руку. Его пальцы обвили её запястье с неожиданной силой. — Простите, но мне нужно идти. Сейчас идеальный свет для работы, — его дыхание стало чуть чаще. «Чёртова помеха! Ну почему именно сейчас?» — пронеслось в голове у Доры, но внешне она лишь учтиво склонила голову: — Разумеется, я понимаю. Художник не отпускал её руку, слегка сжимая пальцы: — Так вы согласны позировать? — Но… вы ведь пишете только обнажённую натуру, — голос Доры дрогнул ровно настолько, чтобы это можно было принять за волнение, а не за сомнение. Конрад медленно провёл взглядом по её шее, груди, талии — этот взгляд словно снимал с неё одежду слой за слоем. — Разве вы не знали об этом, когда приходили сюда? — его губы искривились в полуулыбке. Затем, наклонившись так близко, что его дыхание обожгло её ухо, прошептал: — Если решитесь — приходите после восьми. Любой день. Буду ждать с нетерпением.