Костёр для Архангела

Недели, последовавшие за поцелуем, были для Михаэля чередой внутренних кошмаров. Он выполнял свои обязанности при церкви механически. Читал Писание, но слова скользили по поверхности сознания, не доходя до сердца, занятого другим. Он стал чуть менее замкнутым с людьми вроде добродушного дровосека Фрица – улыбался на его простые шутки, коротко отвечал на вопросы. Эта "оттепель" была лишь тонкой коркой льда над пропастью его смятения. Внутри бушевала война: любовь (он уже не мог отрицать это слово) боролась со страхом ада, с чувством глубокой нечистоты, с давящим грузом ожиданий общины, видевшей в нем свой нравственный ориентир. Сватовство Агнессы Ткачиха Агнесса, заметившая, что Михаэль "посвежел" и "выглядит менее суровым", решила сосватать ему свою приехавшую племянницу Марту. Девушка была румяна, скромна и трудолюбива – идеальная крестьянская жена. В избе Агнессы, под одобрительными взглядами тетки и опущенными глазами Марты, Михаэль слушал смущенные речи о "добродетели" и "богоугодном супружестве". Когда наступила его очередь говорить, он поднял глаза. Взгляд его был устремлен не на Марту, а в окно, в сторону леса. Голос прозвучал тихо, но с ледяной, не допускающей возражений твердостью –Благодарю, матушка Агнесса. Благодарю, Марта. Честь великая. Но... сердце мое уже отдано. Навеки. Иному пути нет. В избе повисло недоуменное молчание. Агнесса вздохнула, решив, что речь о какой-то умершей возлюбленной. Марта смутилась еще больше. Слух о "верном памяти" Михаэле разнесся по деревне, лишь укрепив его образ "благочестивого страдальца". Только Михаэль знал, что его сердце принадлежит живому мужчине, чьи губы он помнил на своих. Тем временем над деревней сгущались настоящие тучи. Нежданный падеж овец, потом странная лихорадка, свалившая полдеревни детей. Шепоты, всегда тлевшие подспудно, вспыхнули с новой силой: "Нечисть! Колдовство!". Отец Бернард на воскресной проповеди гремел, как пророк Иеремия: *"Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш дьявол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить!" *. Он призывал к бдительности, к очищению, к молитве. Роковой удар нанес пастушок Конрад. Загнав заблудшую овцу в самую глушь, он спрятался от внезапного ливня под нависающей скалой. И стал свидетелем того, как Гэбриэль, уверенный в одиночестве, что-то делал у древнего межевого камня с высеченными рунами. Не для зла – он восстанавливал ослабевшую защитную чару вокруг своей лесной обители, шепча слова силы, его руки светились приглушенным синим светом. Для перепуганного мальчишки это было чистым, неоспоримым колдовством. Он в ужасе бежал, забыв и про овцу, и про дождь. Весть разнеслась мгновенно. Площадь перед церковью заполнилась возбужденной, напуганной толпой. Отец Бернард, облаченный в темное сутану, как в доспехи воина Христова, стоял на ступенях храма. Рядом – старейшины, их лица были каменными. Перепуганный Перепуганный Конрад, захлебываясь, тыкал пальцем в Гэбриэля –Колдовал! Глаза у него горели адским огнем зеленым! Руки светились синим! Шептал на чужом языке! Рев толпы поднялся волной: "Колдун! Еретик! Содомский грешник! Это он наслал мор! Сжечь его! Ад ему!". Агнесса, бледная от праведного гнева, выкрикнула, перекрывая шум –Видела их у самой опушки! Слишком близко стояли... Шептались как заговорщики, али как влюбленные! Сам дьявол смущает праведных! Кузнец Ганс выступил вперед, его могучая фигура заслонила связанного Гэбриэля. Лицо кузнеца побагровело, жилы на шее надулись. Он ударил себя кулаком в грудь –Гэбриэль! СЛЫШАЛИ?! Гэ-бри-эль!– он растянул имя, делая его чуждым и страшным. – Имя Архангела! Гавриила Святого! Да как он СМЕЕТ?! Пес смердящий, осквернитель святыни! Это ж сатанинская пародия! Личина! Ангельским именем прикрывается, а сам – исчадие ада! На костер его! Чтоб и пепел ветром развеяло! Рев толпы достиг неистовства: "Сжечь кощунника! Ад ему вдвойне!". Слова Ганса попали в самую точку – страх перед колдовством смешался с ужасом святотатства, раздувая ярость до белого каления. Отец Бернард поднял руку. Постепенно, скрежеща, толпа затихла, но глаза горели ненавистью. Голос настоятеля был низким, страшным в своей ледяной убежденности, каждый звук падал, как камень на могильную плиту –Видите, чада мои? Видите глубину сатанинской насмешки?! – он указал на Гэбриэля дрожащим, костлявым перстом. – Он носит имя Гэбриэль – имя светлого Архангела, Божьего Вестника! И этим самым именем, этим священным звуком, он прикрывает свою черную, гниющую сущность! Какое кощунство! Какая плева в лик Господа! Бернард сделал паузу, давая словам проникнуть в каждое сердце. –Не случайно он выбрал это имя! Не случайно! Чтобы глубже проникнуть в нашу среду, чтобы усыпить бдительность праведных! Он опутал чарами Михаэля... осквернил его душу ложной близостью и мерзостью содомской! Он – орудие князя тьмы, облекшийся в сияние украденного имени! Изгони зло из среды себя! Искупи свою слабость, Михаэль! Докажи верность истинной вере! Очисти землю от этой скверны! Михаэль почувствовал, как земля уходит из-под ног. Его Гэб. Веселый, живой Гэбриэль, с его карими глазами и черными волосами... колдун? Исчадие ада? Любовь его жизни (это слово громом прозвучало в его опустошенном мозгу) – смертельный враг всего, во что он верил? Сердце кричало: "Нет! Он не злой! Я знаю его! Он страдал! Я видел его боль!". Но голос Отца Бернарда, голос общины – этого моря лиц, полных страха, ненависти и жажды крови, голос тысячелетнего Закона Церкви, голос Страха перед Вечным Пламенем Ада за свой содомский грех – все это слилось в оглушительный грохот, заглушающий голос сердца: *"Ворожеи не оставляй в живых!"*. Преданность Богу, вбитая в него с младенчества, ужас всеобщего осуждения и изгнания, давящая, неистовая масса людей, жаждущих искупления через казнь – все это сломило его. Он посмотрел на Гэбриэль. Тот стоял спокойно, руки связаны за спиной. Его карие глаза смотрели только на Михаэля – не с ненавистью, не с упреком, а с бесконечной печалью, глубочайшим пониманием и... прощением. В этом взгляде была странная ясность и покой. Михаэль не выдержал этого взгляда. Он опустил голову. Кивнул. Молча. Его назначили орудием казни. "Дух бодр, плоть же немощна . Он предал любовь, чтобы спасти свою душу от двойного проклятия. Это было худшее решение его жизни. Перед самой казнью, в последнюю отчаянную попытку, Михаэль нашел Гэбриэля в их тайном убежище у Черного Камня. Его охраняли, но ненадолго оставили. Это был поцелуй прощания и безумия. Со слезами, стекающими по щекам, Михаэль схватил Гэбриэля за плечи и притянул к себе. Их губы слились в отчаянном, жгучем поцелуе, полном боли, любви и обреченности. Не было времени на нежность. Это был крик души, попытка вдохнуть в любимого жизнь, прижать его так близко, чтобы защитить от надвигающегося кошмара. Гэбриэль отвечал с той же силой, его руки, хоть и связанные, пытались обнять Михаэля, его губы были солеными от слез. "Беги, Гэбриэль! Умоляю!" – шептал Михаэль, его голос прерывался рыданиями. – "В лес, к Никелю! Я отвлеку их, задержу! Но Гэбриэль покачал головой, его глаза были полны странного спокойствия и решимости. –Нельзя. И... не хочу. Гэбриэль тщетно попытался коснуться Михаэля связанными руками. –Лучше твоя рука... чем их. Его голос сорвался. –Пусть так... Пусть будет твоя рука в конце. Просто... смотри на меня. До конца. Не отводи взгляда. Это... все, что прошу. Так будет проще, для меня... Этот поцелуй был последним глотком воздуха перед нырком в ледяную бездну.