Костёр для Архангела

Площадь перед церковью. Запах смолы и страха. Гора смолистых сосновых поленьев и сухого хвороста. Столб, черный от дегтя. Толпа гудит, как разъяренный улей. "Sanctus! Sanctus!". Отец Бернард освящает тяжелый факел, окропляя его святой водой –Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Да сгинет сила дьявольская во очищение земли сей! Amen! Он вручает факел Михаэлю. Тот берет его дрожащей рукой. Вес невыносим. Он видит, как Гэбриэля привязывают к столбу. Видит его спокойный, почти отрешенный взгляд, устремленный только на него. "Миш... не бойся..." – еле слышно прошептал Гэбриэль сквозь гул толпы. Эти слова перерезали последние нити, связывающие Михаэля с реальностью. Он, как автомат, поднес пылающий факел к сухому хворосту у основания костра. Пламя с жадным треском, шипением и воем рванулось вверх, охватывая ноги Гэбриэля. Агония Гэбриэля Первые секунды – лишь нарастающий жар, нестерпимый, но еще не боль. Потом – ад. Огонь лижет кожаные сапоги, прожигает их. Черные волосы вспыхивают ярким, коротким факелом, испуская едкий дым и невыносимый запах паленого. Кожа на ногах пузырится, лопается, обнажая мясо, которое тут же чернеет и обугливается. Стон, переходящий в душераздирающий, хриплый крик, полный нечеловеческой муки, вырывается из пересохшего горла. Дым ест карие глаза, слезы текут ручьями, смешиваясь с сажей, но он пытается смотреть сквозь пелену на Михаэля. Не бойся. Люблю. Пламя взбирается выше, охватывает руки, живот. Тело сводит неконтролируемыми судорогами, оно корчится, выгибается в немыслимых позах предсмертной агонии. Запах горелого мяса, волос, кожи, ткани заполняет площадь. Треск – это уже не только дрова, но и его кости, ломающиеся от жара и конвульсий. Голос срывается в немой, открытый в беззвучном крике рот – немое воплощение невыносимых страданий. Последняя мысль Миш... Люблю... Свободен... Муки Михаила: Он стоит, парализованный ужасом, не веря глазам. Видит, как корчится в невообразимых муках его любовь. Видит, как пламя пожирает знакомое тело, черные волосы, превращает в черный уголь кожу, как карие глаза, полные прощения, застилает дым и боль. Запах жареной человеческой плоти врезается в мозг, вызывая рвотный спазм. Звук трескающихся костей и хриплые вопли преследуют его. Он слышит рев толпы как адский хор одобрения. И в этот момент внутри него рвется последняя нить к Богу. Этот Бог... который требует ЭТОГО... который сделал любовь грехом... который разлучил их навеки в таком аду... Ему нет места в этой вселенной боли! Вера умирает в его сердце в тот же миг, что и Гэбриэль на костре. Остается только ледяная, всепоглощающая пустота, гнетущая вина и черная ненависть – к себе, к толпе, к Отцу Бернарду, к мертвому, жестокому Богу. Когда крики Гэбриэля стихли, когда остался только ревущий костер и смрад, толпа, крестясь и удовлетворенная "победой над злом", начала расходиться. Михаэль рухнул на камни, не в силах больше стоять. Колени ударились о твердь, но боли он не почувствовал. Только ледяную пустоту внутри и едкий смрад пепла. Гэбриэль... Любовь, вспыхнувшая как искра в лесных сумерках и сгоревшая дотла в этом аду. Любовь, которую он оттолкнул во имя Бога. А Бог... Говорят, Бог прощает. Говорят, Бог милосерден ко всем грешникам. Ложь. Гнусная, лицемерная ложь. Он смотрел на черное пятно земли – место последней муки Гэбриэля. Разве простил Бог его? Разве проявил милосердие к невинной душе, сожженной заживо по лживому обвинению? Нет. Бог отверг их. Отверг Гэбриэля в его смертный час. Отверг его, Михаэля, в его безмерном горе и неискупимой вине. Бог отверг саму любовь. Впервые за всю жизнь Михаэль понял это с леденящей ясностью. И эта ясность была страшнее любого ада. Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил? – но это был уже не крик веры, а стон в бездонную пустоту, где Бога не было. Идя по деревне к колодцу под белесым небом, Михаэль вдруг увидел Его. У стены сарая, в глубокой тени, стоял Гэбриэль. Неприкосновенный. Черные волосы слегка растрепаны, карие глаза смотрели с привычной насмешливой нежностью. На нем была та самая зеленая рубаха, целая и невредимая. Михаэль замер. Сердце бешено заколотилось, кровь ударила в виски. Он жив? Чудо? Или... сон наяву? –Гэбриэль?...– прошептал он, делая шаг вперед, рука непроизвольно протянулась. Призрак улыбнулся, знакомый легкий жест рукой. Михаэль забыл про ведро, про все на свете. Он подошел ближе, протянул руку, чтобы коснуться... и прошел сквозь дымчатый, холодный контур. От призрака потянуло ледяным ветром и... едким запахом пепла. Михаэль вскрикнул, отпрянув, как от удара. Он оглянулся, ища подтверждения реальности видения. Напротив стояла Агнесса с пустым ведром, ее глаза были круглы от ужаса и суеверного страха. Рядом замер Ганс-кузнец, его лицо окаменело. –Михаэль?.. С кем ты говорил?– робко, с дрожью в голосе спросила Агнесса, осеняя себя крестным знамением. Михаэль посмотрел на пустое место у сарая, потом на них. –Я... я... Слова застряли в пересохшем горле. Он видел Гэбриэля! Он был здесь! Почему они не видят? –Никого там нет, парень, – мрачно, с тяжелым взглядом сказал Ганс. – Пустое место. Тень от облака. Михаэль молча схватил свое ведро и пошел прочь, чувствуя на спине их испуганные, осуждающие, жалостливые взгляды. Шепот начался сразу же, змеясь по деревне: "Видела? С пустотой говорил! Называл *его* имя!", "Колдун и после смерти не отпускает! Дух его привязан!", "Совсем тронулся умом, бедняга. Окончательно околдовали его навек." Видения повторялись. У опушки леса Михаэль видел, как Гэбриэль манит его в чащу, улыбаясь своей озорной улыбкой. У холодной стены церкви – как он стоит, прислонившись, с грустной полуулыбкой, шепча слова, которые Михаэль не мог разобрать, но чувствовал их ледяное дыхание –Не прикасайся ко Мне... Каждый раз, когда он реагировал – звал, шел к видению, говорил с ним – его видели соседи. Шепоты крепли, обрастали ужасающими подробностями. "Одержимый", "Безумец", "Жертва колдовства" – вот что слышалось за его спиной. Даже Фриц, добродушный дровосек, смотрел на него теперь не с дружелюбием, а с жалостью и страхом. Однажды Фриц, увидев Михаэля замершим и пристально смотрящим в пустоту у старой мельницы, подошел осторожно –Михаэль? Ты... как там? Все в порядке? Михаэль обернулся, его глаза были полны мучительной надежды и отчаяния –Фриц! Ты видишь? Он же там! Гэбриэль! Стоит у того кривого дуба! Смотри! Фриц посмотрел туда, куда указывал дрожащий палец Михаэля. Там рос одинокий, корявый дуб. Никого. Сердце Фрица сжалось от леденящей жалости и окончательной уверенности. –Михаэль...– он положил руку ему на плечо, но Михаэль вздрогнул и отстранился. –...там никого нет. Совсем. Пойдем, я тебя до хаты провожу. Тебе... тебе надо отдохнуть. В его голосе была неподдельная тревога и бессилие. Этот момент стал для Фрица и многих других окончательным: Михаэль сошел с ума. Колдун и после смерти держал его душу в своих чарах. Шепоты, жалость и страх стали невыносимыми. Михаэль покинул свою хату на краю деревни и ушел глубже в лес, к Черному Камню, месту их последнего поцелуя и прощания. Там, своими руками, он сколотил жалкую лачужку из валежника и глины. Он больше никогда не переступал порог церкви Святого Архангела Михаила. Отец Бернард объявил его отступником и безумцем, отлучив от Церкви. Михаэлю было все равно. Его мир умер на костре вместе с Гэбриэлем.