По ту сторону врат: Мордрак

Пустошь дышала. Не ветром, не холодом, а жаждой. Почва, серая и мертвая, тянулась во все стороны, как шрам на лице мира. Небо над головой — треснувшее, с тусклыми кристаллами, вмурованными в скальный свод, словно глаза давно погибших богов. Воздух был сухим, тяжелым, пах солью и чем-то кислым — как труп, забытый под камнем. Заброшенная мельница стояла на краю высохшего оврага, как последний страж умершей деревни. Ее каменные стены, вырезанные из серого сланца, покрывали трещины, в которых копошилась сухая трава и что-то черное, похожее на паутину, но живое. Крыша частично обрушилась, обнажив внутренние балки, почерневшие от времени и огня. Колесо — громадное, из дубовых спиц и железных обручей — висело на одной оси, сломанное, перекошенное, будто его выгнуло от боли. Но канал, ведущий к реке, все еще работал. По каменному руслу, проложенному еще до «Великой Бури», медленно, почти незаметно, струилась вода. Она не журчала. Она плыла. Как масло. Как кровь. И капала вниз, в подвал, где когда-то вращались жернова. Этот звук — тихое кап-кап-кап — был единственным, что нарушало тишину пустошей. Внутри пахло сыростью, пеплом и чем-то сладковато-гнилым — как будто кто-то умер и не был найден. Было темно. Свет проникал только через щели в крыше и разбитые окна, оставляя на полу полосы серого света, как следы когтей. Воздух пах плесенью, ржавчиной и чем-то сладковато-гнилым — как будто здесь давно не было людей. А может, как раз наоборот. Велик — так звали этого мужчину — сидел у стены, спиной к обломку жернова. Он был человеком — высоким, плотным, с руками, изрезанными шрамами от десятков схваток. Его доспех — латные наплечники, кожаный доспех с металлическими вставками на груди и пояснице — был покрыт пылью и засохшей кровью. На левом рукаве — символ: белая кошачья лапка, вышитая серебряной нитью. Он держал в руках мешок с травами, который вытащил из пояса Каррен. Вытряхивал содержимое на пол. Пучки сухих листьев, корни, порошки — все это валялось у его ног. — Сраная пыль… Херовы корни… чертовы руны, которыми она никогда не делилась! — прикрикнул Велик. — Что мне с этим делать, а? Где тут «от пустоты»? Где «против обращения»? Где, мать вашу, «жизнь в глазах»? Каррен лежала рядом. Женщина-демоноид. Кожа — темная, с синеватым оттенком, как у тех, кто родился от союза разных рас. Уши — заостренные, как у летучей мыши. Глаза открыты, но в них не было жизни, а только пустота. Она не моргала. На левом плече остался огромный пепельный след, как будто ее коснулся огонь, но не сжег одежду, а выжег ее изнутри. Плоть не горела. Она рассыпалась. И теперь, под повязкой, сочился серый пепел. Она дышала. Медленно. Ровно. Но не просыпалась. Не отвечала. И, кажется, не чувствовала вообще ничего. Талли сидел на обломке стены, на высоте. Лучник. Зверолюд-лис. Его уши — острые, покрытые рыжей шерстью — дергались при каждом звуке. Хвост — плотно обвернут вокруг тела. На спине — колчан, полный стрел с оперением из вороньих перьев. На груди — такой же знак: белая кошачья лапка. Он не снимал лука. Просто смотрел в окно, в щель между камнями, в сторону леса. — Пока что никого нет, — сказал он, а затем повторил, но уже чуть тише, почти шепотом, словно боялся сглазить. — Пока что… Маро, самый молодой из них, стоял у двери. Он был человеком, таким же мечником, как и Велик. На нем — потрепанная кольчуга, шлем с забралом, сдвинутым на затылок. Его лицо было бледным, покрытым царапинами, но не боевыми шрамами. Руки дрожали. Он смотрел на Каррен. Потом на Велика. — Эй, Велик… может, она очнется? Может, это временно? Велик резко обернулся. Его лицо — искажено яростью и страхом. — Временно?! — взорвался Велик. — Она едва дышит, Маро! А я… я позволил этому случиться! Он схватил мешок и швырнул его в стену. — Она не должна была прыгать под меня! Она — целитель, а не боец! Она должна была стоять позади, а не… не подставляться! Талли бросил быстрый взгляд в сторону Велика, который был сейчас слишком громким для его чуткого слуха. Он попытался сконцентрироваться на том, что происходит снаружи, прислушаться, но помимо лидера, ему мешали собственные мысли. — Эта тварь… — пробормотал он тише, почти про себя. — Я видел, как попал. Прямо в грудь. И стрела… прошла насквозь, как сквозь дым. Нет. Не могло быть. Я промазал. Я просто… промазал. Он сжал кулаки. Не хотел верить. Потому, что, если это правда, значит они не могут победить. Ни мечом. Ни огнем. Ни стрелой. — Но оно ведь просто прикоснулось к ней, — сказал Маро. — Только к ней. Просто… коснулось. И все. Ни крика. Ни удара. Просто… коснулось. — И ушло, — добавил Велик. — Как будто исполнило свою миссию. Он сел. Схватился за голову. — Если бы оно коснулось меня… Каррен бы знала, что делать. Она бы нашла способ. Но нас… нас никто не научил, как лечить это. Как вернуть кого-то из пустоты. Талли медленно повернулся к Велику. Его лисьи уши прижались к голове, хвост напрягся, как тетива. — Что теперь? — спросил он. Голос был тихим, сдержанно-напряженным. — Назад — нельзя. Там, в поле, эта тварь. Велик сидел на корточках, сжимая рукоять меча. Его взгляд был прикован к Каррен. К ее пепельному плечу. К пустым глазам. Он видел, как кожа вокруг отпечатка медленно темнеет, как будто тьма расползается под ней, как корень. — Мы валим, — сказал он. Резко. Твердо. — Плевать на западные шахты. Плевать на приказ. Плевать на золото, на долги, на всех этих ублюдков из «Белых Лапок». Каррен умирает. И если мы не дотащим ее до города прямо сейчас, то уже не увидим никогда. Он поднял голову. Посмотрел на Маро. На Талли. — Жизнь товарища мне важнее приказа. Маро кивнул. Молча. Его лицо было бледным, но решительным. Он опустился на колени рядом с Каррен, осторожно подсунул руки под ее плечи и колени. — Я понесу, — сказал он. — У меня сил хватит. Дойдем — не дойдем, но я не брошу ее. Талли тоже кивнул. Он уже проверял лук, натягивал тетиву, доставал стрелы. Его глаза не отрывались от входа в мельницу. — Я впереди. Как обычно. Покажу путь. Только не отставайте. И не шумите. Если оно еще там… оно услышит. Велик встал. Поднял меч. Осмотрел доспех, проверил, не зацепится ли за что. Его лицо было каменным. Только в глазах — боль. И гнев. — Я замыкающий. Как всегда, смотрю спину. Они начали подниматься. Маро аккуратно поднял Каррен на плечи. Она была легкой, как пепел. Ее голова свисала, черные волосы касались пола. Талли сделал шаг к выходу. Велик — за ним. Маро — следом, с безжизненной женщиной на спине. И в этот момент — Талли вздрогнул. Не резко, но так, что все его тело замерло. Его уши резко дернулись вперед. Хвост напрягся, как пружина. Он поднял руку в знаке «стоп». Не сказал ни слова, только подал сигнал, и они застыли. Маро замер посреди шага. Велик медленно повернул голову. Все трое — напряжены. Руки на оружии. Дыхание — приглушено.  Из темноты, из-за разрушенной стены, из тени обвалившегося свода — раздались шаги. Тяжелые, медленные, но не такие, как у чудовища. Те, что у монстра, — были бесшумными. Не было слышно даже дыхания. А эти — громкие, как у человека. С каждым шагом — звук: скрип кожи, шуршание ткани, металлический лязг, хруст камня под сапогом. Кто-то приближался. Они медленно, почти не двигаясь, достали оружие. Маро опустил Каррен на пол, прислонил к стене. Талли натянул лук. Велик вытащил меч. Все смотрели в темноту, в проход, где вот-вот должен был появиться силуэт. — Пожалуйста, только не оно, — прошептал Маро. — Пожалуйста, только не оно. Шаги приближались. Еще один. Потом — пауза. И из тени вышел он. Высокий. Его плащ, покрытый пылью и засохшей кровью, шелестнул, когда он сделал шаг внутрь. Волосы — длинные и красные, как старая рана, скрывали часть лица. Меч на поясе пошатнулся, готовый в любой момент вылететь из ножен. Кофта на теле покрыта кровью, в том числе его собственной. Его лицо - спокойное. Глаза — желтые, с узкими зрачками — медленно оценивали комнату: раненую женщину, трех вооруженных мужчин, напряженные позы, готовые к схватке. Тишина в мельнице была густой, как смола. Вода из канала тихо шелестела по камню, капала вниз, отсчитывая секунды, будто сама природа ждала, что будет дальше. Свет, пробивавшийся сквозь трещины в крыше, ложился на пол полосами серой пыли, где танцевали мельчайшие частички, поднятые дыханием людей. Воздух пах сыростью, ржавчиной и чем-то сладковато-гнилым — как будто смерть уже касалась этого места, но еще не решила, брать ли его целиком. И тут Талли увидел то, что заставило его вскинуть лук. Только его глаза — острые, как у хищника — вдруг сузились. Он смотрел не на лицо Леона. Не на его меч. А на землю у его ног. — Нет тени! — выкрикнул он. — Он чудовище! Стрела свистнула в воздухе. Леон даже не успел разглядеть ее. Стоило лишь увидеть блеск наконечника, как он почувствовал опасность. Как учил его дядя Лум, когда заставлял уклоняться от ударов с закрытыми глазами: «Не верь глазам и ушам. Чувствуй нападение. Иногда оно приходит раньше, чем ты можешь его увидеть». Он ушел в сторону. Резко. Как тень, которой у него не было. Стрела просвистела мимо, но край оперения задел его плечо. Ткань порвалась. Кровь слегка выступила на коже. Мало, но достаточно для того, чтобы Леон понял — его движения не идеальны. — ТАЛЛИ! — взревел Велик, хватая меч. — ЧТО ТЫ ТВОРИШЬ?! — ОН ТАКОЙ ЖЕ КАК ТА ТВАРЬ! БЕЗ ТЕНИ! ТЫ ЧТО, СЛЕПОЙ?! — кричал Талли, уже натягивая тетиву для второго выстрела. Леон не ответил. Он уже был в движении. Велик бросился вперед. Меч в руке — тяжелый, но точный. Первый удар — по шее. Леон ушел под клинком. Второй — рубящий, в бедро. Он отбился мечом. Лязг стали отразился от стен. Третий — выпад. Леон перехватил его на гарду, резко провернул клинок — и меч Велика вылетел из руки, вонзившись в балку. Прежде чем тот успел отступить, Леон схватил его за плечо, развернул и приставил свое лезвие к шее. Не рубанул сразу, лишь дал почувствовать холод клинка. — Я не чудовище, — сказал он. Голос — хриплый, но спокойный. Талли замер. Лук дрожал. Он не мог выстрелить. Леон держал Велика как щит. Как заложника. — ТЫ ТАКОЙ ЖЕ, КАК ОНО! — орал Талли, держа лук наготове. — ТОЛЬКО УМЕЕШЬ РАЗГОВАРИВАТЬ! А ТА ТВАРЬ НИЧЕГО НЕ СКАЗАЛА! ПРОСТО ПОДОШЛА И КОСНУЛОСЬ КАРРЕН! Тишина. Леон медленно огляделся. Его желтые глаза скользнули по мельнице: по воде, текущей по каналу; по пыли; по лицам. И остановились на Маро, который сидел на корточках у стены, а за ним лежала Каррен. Одной рукой держал меч. Другой — пытался прикрыть ее. Леон заметил отпечаток на плече девушки. Пепельный след. Черный, как сажа, и распространяющийся, как корень. — Вы напали на меня… потому что встретились с пустотником, — сказал он. — Вы решили, что я — такой же. Велик, прижатый к нему, напрягся. Он пытался найти выход. Способ вырваться. Его глаза метались по стенам, по полу, по луже у ног. И тут он увидел. Клеймо на рукояти меча Леона. Выжженное в дереве. Древний символ. Не просто орнамент, знак. «Бромский Кузнец…» Он знал его. Слышал в легендах, в песнях, даже в сказках. Это оружие носили святые. Великие воины. Те, кто сражался с богами и демонами в древние времена. Такие вещи не продавались в городах. Во все времена их носили только те, кто достоин. «Как у пустого может быть такое оружие?!» — подумал Велик. И тут его взгляд упал на лужу у ног. В ней было отражение. Леон. Его лицо. Его меч. А та тварь… та тварь, что напала на них, не отражалась. Ни в воде. Ни в металле. Но не только Велик увидел это. Леон заметил, как мужик опустил голову и застыл, будто увидел нечто пугающее. Он тоже глянул. И тоже замер. Там было его отражение. Все еще было. Он видел его не в первый раз, но сейчас оно будто значило даже больше, чем во времена, когда он жил с дядей Лумом. — Он не чудовище, — выдавил Велик шепотом. Леон медленно опустил меч. Отпустил Велика и отступил. Тот потер шею, схватил свой меч, но не атаковал. Только смотрел. Маро прошептал: — Он мог убить… но не стал… Тишина повисла. Густая. Напряженная. Велик отступил еще на шаг. Потом еще. Посмотрел на Талли. На Маро. На Каррен. — Какого хрена… — выругался он. — Что ты вообще тут делаешь, пустой? Один в пустошах, с такими ранами... Он замолчал. Потом добавил шепотом, почти про себя: — …да еще и с мечом Бромского… Леон не ответил сразу. Только провел рукой по плечу. По ране. Потом сказал: — Я иду вперед. Ищу одно место. — Какое? — спросил Велик. Леон ответил не сразу. Его взгляд скользнул по их доспехам. По одежде. По символу на груди каждого. «Белая кошачья лапка». Почти тот же самый, что на его кулоне. — Город Гоствэйл. Я ищу его, — ответил Леон, а потом, спустя секунду молчания, задал вопрос. — Откуда у вас этот знак? Талли и Велик переглянулись. Глаза — настороженные и даже удивленные. Маро тихо спросил: — Ты… ты что, не знаешь, кто мы такие? — Нет, — ответил Леон. Талли фыркнул. — А мы, по-твоему, должны что-то рассказывать незнакомцу? Леон не стал спорить. Медленно достал кулон. Из-под рубашки. Деревянный. С вырезанной кошачьей лапкой. Они уставились на него. Все трое. Их глаза расширились. — Это… это невозможно… — прошептал Маро. Велик смотрел на кулон. Потом — на меч. Потом — на Леона. В голове щелкнуло. Он знает о пустотнике. Он носит знак «Белых Лапок». У него меч Бромского… Даже если парень пустой, все равно может быть полезен. — Сделка, — сказал Велик. — Ты расскажешь все, что знаешь о той твари. Как она двигается. Как ее остановить. Как она выбирает жертв. А мы… мы расскажем тебе о знаках. О «Белых Лапках». О том, зачем мы здесь. О том, кто мы. Он посмотрел на Каррен. На пустые глаза. На пепельный след, распространяющийся на плече все шире и шире. — Потому что нам нужна любая информация. Нам нужно спасти ее. И если ты знаешь что-то… скажи. Пока не поздно. Леон стоял, слегка опираясь на стену. Его плечо, раненное стрелой Талли, кровоточило, но он не перевязывал рану. Только достал кусок ткани и прижал к плечу. Кровь медленно пропитывала ткань, а та, что уже стекла по руке, оставила тонкие багровые полосы на пыльной коже. В глазах — не гнев, не обида. Только усталость. Глубокая, как пустоши за стенами мельницы. Он посмотрел на Каррен. На пепельный след на ее плече. На ее пустые глаза, устремленные в потолок, будто видящие что-то за пределами этого мира. — Пустотник — это не просто пустой, — сказал он. Голос был низким, хриплым, как будто каждый звук давался с усилием. — Это тот, кто полностью потерял себя: свою память, свое имя, свое тело. Это — почти финальная стадия. Когда тело остается, а внутри — только дыра. Дыра, которая поглощает. Маро, все еще прикрывавший Каррен, поднял голову. — Что ты имеешь в виду под словом «почти»? — спросил он. — Разве может быть хуже этого? Леон не ответил. Он только опустил взгляд на свои ноги. На потрепанные, покрытые царапинами ботинки. Никто не видел, что под ними. Никто не знал, что кожа на икрах — белая, мертвая, покрытая шрамами, как будто он ходил босиком по раскаленному камню. Он помнит. Помнит деревню. Помнит веревки. Помнит огонь, поднесенный к его ногам. «Он — такой же, как это чудовище!» — кричали они. И хотели сжечь, чтобы он не стал «этим», как Хрон. — Вам повезло, — сказал он. — Вы столкнулись с обычным пустотником. Есть и другие. Те, кто, помимо прочего, полностью лишился души. Те не просто касаются и высасывают память, она им уже не нужна. Они превращают в пепел мгновенно. Как функция. Просто потому что это их природа. Велик сжал кулаки. Его лицо покраснело от напряжения. — Говори быстрее! — рявкнул он. — Она теряет память! С каждой секундой! Я видел, как она пыталась что-то сказать… пыталась вспомнить… а потом — пустота! Говори, как ее вернуть! Леон кивнул. Спокойно. Он снова посмотрел на пепельный след. — Я уже сказал, пустотник касается не тела, а памяти. Потом — души. Он не убивает силой. Он вытягивает медленно и тихо. Даже сейчас… — он посмотрел на Каррен, — она борется. Пытается удержать хотя бы что-то: имена, лица, запахи. Но пепел на ее плече — это не рана от прикосновения. Это отпечаток того, что она уже потеряла. Леон посмотрел на Велика. Теперь серьезно. — Когда он напал? — спросил Леон. Талли, все еще с луком наготове, ответил: — Час назад. В поле. Мы шли в сторону западных шахт. Из города. А он… просто появился. Не из леса. Не из тени. Просто… появился. И пошел к нам. Он замолчал. Потом добавил тяжелее, с подозрением: — И ты… ты тоже пришел с этого поля. Леон кивнул. Без реакции. Без удивления. Будто это было очевидно. — Целый час, — сказал он. — Значит этой девушке есть за что цепляться, раз она так сильно борется за свою память. Возможно, у нее даже есть шанс выжить, раз она еще может дышать, — Леон перевел взгляд на Велика. — А этот пустотник — он все еще рядом, но не близко. Если бы был ближе… она уже была бы не просто без сознания. Она была бы мертвой. Обычно они не отходят, но стоят и следят, в ожидании, когда жертва окончательно исчезнет. Маро поднялся. Его лицо было бледным. — Почему он коснулся только ее? Почему не напал на всех? Почему не убил нас? — Потому что он может касаться только одного, — ответил Леон. —Только одного за раз. Если бы он коснулся кого-то еще — он перестал бы красть душу у нее. Он должен был выбирать. И выбрал ее. Велик вдруг вскочил. Глаза его вспыхнули. — Тогда все просто! — выкрикнул он. — Один из нас подставится! Пусть коснется меня! Или Талли! Или Маро! И тогда он оставит ее! Она вернется! А потом придумает, как вернуть и нас тоже! — Нет, — сказал Леон. Холодно. Четко. — То, что уже потеряно — не вернется. Даже если он переключится — ее память, ее душа… они уже стерты. Часть ее — ушла. И ее уже не восстановить. Тишина. Велик замер. Его вспышка гнева погасла, как огонь под дождем. Он посмотрел на Каррен. На ее безжизненное лицо. На пепельный след, который, казалось, стал еще темнее. — Тогда… что нам делать? — спросил он. Голос стал тише. Усталым. — Мы не можем просто уйти. Мы не можем бросить ее. Она — наша целительница. Наш… друг. Нам нужно спасти ее. Даже если это… даже если это последнее, что мы сделаем. Он посмотрел на Леона. Не как на врага. Не как на пустого. Как на единственного, кто может знать ответ. Леон молчал. Его желтые глаза скользнули по их лицам. По мечу на поясе. По кулону на шее. — Есть способ, — сказал он. — Но он… опасный. И не гарантирует успеха. Все трое замерли. Даже Маро, который не отрывал взгляда от Каррен, поднял голову. — Говори, — прошептал Велик. — Говори, и мы сделаем это. Леон теперь полностью прислонился спиной к холодной каменной стене мельницы. Его желтые глаза, словно два уголька в пепле, медленно скользили по трещинам в потолке, по лужам у основания стен, по тонким струйкам воды, стекающим по выщербленным камням канала. Воздух был густым от влаги. Плесень ползла по древесным балкам, как живая сеть. Капли падали с потолка, разбиваясь о камни с тихим, монотонным стуком — как часы, отсчитывающие время до следующей беды. — У них есть слабости, — сказал он. Голос — тихий, но четкий, будто каждый слог был выточен из камня. — Они неуязвимы к стали, к огню, и даже боли не чувствуют. Он поднял взгляд. Посмотрел на Велика, на Талли, на Маро. — Но их тела… не состоят из плоти. Это пепел. Сжатый, сформированный, оживленный чем-то, чего я не понимаю. Но все еще пепел. И он размывается. Растворяется. Вода его убивает. Медленно, но верно. Талли нахмурился. Его лисьи уши дернулись вперед. Он оглядел мельницу — канал, лужи, капающий потолок. — Поэтому мы здесь… в безопасности? — спросил он. — Да, — кивнул Леон. — Вы выбрали убежище правильно. Может быть не осознанно, но правильно. Пустотник не приблизился, потому что его инстинкт кричит: беги. Вода — его враг. Он чувствует ее. Чувствует, как она разъедает его изнутри. Пока вы в этом здании… пока вокруг влага… он не войдет. Велик огляделся. Его взгляд скользнул по каналу, по лужам, по тусклым полосам света, где пыль танцевала в воздухе, как призраки. Он вдруг понял. Понял, почему они живы. Почему чудовище ушло. Почему оно не преследовало их с поля. — Это не значит, что мы в безопасности, — пробормотал он. — Это значит, что мы в ловушке. Леон не ответил. Только кивнул. Талли вдруг шагнул вперед. Его глаза сузились. Лук все еще был в руке, но он не целился. Он смотрел. Смотрел на Леона. На его пыльный плащ. На кровь на плече. На его лицо — без тени, но с отражением в луже. — Тогда какого хрена ты пришел с этого поля? — вырвалось у него. — Ты же прошел сквозь то место, где он был! Целый и невредимый! Ты бежал? Ты прятался? Нет. Ты просто… шел! Он замолчал. Его голос стал тише. Медленнее. Будто внутри щелкнуло что-то страшное. — Неужели… неужели пустотники… не нападают на пустых? Тишина. Маро замер. Велик обернулся. Даже Каррен, казалось, на мгновение перестала дышать. Леон кивнул. Один раз. Медленно. — Да, — сказал он. — И нет. Они не нападают потому что не могут использовать свою силу на пустых. Не могут красть память. Не могут забирать душу. Они… видят в нас подобных себе, наверное. Я не знаю, как они это понимают, но они не трогают таких как я. Велик вдруг шагнул вперед. Его лицо исказилось. — Тогда ты мог бы разобраться с ним! Легко! Он не тронет тебя! Ты мог бы подойти, ударить, сбросить в воду! Ты мог бы спасти Каррен! Леон посмотрел на него. Не с гневом. С усталостью. — Не все так просто. Пустотники… они не всегда здесь. Они появляются только когда собираются атаковать. Потом прячутся, и сливаются с пустошью, будто их здесь нет вовсе. Я не смогу найти того, чего еще не существует. Он опустил взгляд на свои руки. На шрамы. На пепел, который, казалось, все еще покрывал его изнутри. На меч, рукоять которого он сжал чуть сильнее. — Я могу убить лишь то, до чего можно дотянуться. Маро сидел на корточках рядом с Каррен. Его лицо было белым. Он смотрел на Леона. Не как на спасителя. Не как на врага. Как на загадку, которую он не может разгадать. И наконец решился сказать то, что хотел сказать с самого начала. — Откуда ты это знаешь? — спросил он. Голос дрожал. — Ты — пустой. У тебя нет памяти. Ты не должен ничего знать. Но ты говоришь так… будто знаешь. Почему? Откуда ты знаешь все это? Леон замолчал. Он не ответил сразу. Только посмотрел на кулон у себя на груди. На деревянную кошачью лапку. Потом — на символ на доспехах Маро. И в его глазах — впервые — мелькнуло что-то, что не было пустотой. Что-то, что было похоже на боль. — У меня был наставник, — сказал Леон. Голос был тихим, но не дрожащим. Не слабым. — Он учил меня не только держать меч, но и узнавать, с кем я столкнусь. Он говорил: «Знание — это тоже оружие». Он провел пальцем по рукояти меча. По ровному дереву, которое не трескалось и не иссыхало так же, как и сам клинок. Коснулся клейма, выжженного в нем. — Я слушал его. Читал книги, которые он мне давал. Старые. О тех, кто ходит по пустошам. О тех, кто теряет себя. О пустотниках. Даже этот меч… он дал мне его. Велик смотрел на него. Его лицо было напряжено. Глаза — неотрывно на клейме. — Кем он был? — спросил он. Голос стал хриплым. — Тот, кто тебя учил. Кем он был, если у тебя меч Бромского? Такие клинки не продаются в городах. Только тем, кто… Он не договорил. Но все поняли: «Только тем, кто достоин». С таким оружием ходят Святые. И герои. — Он был человеком, — сказал Леон. — Обычным человеком. Так он говорил. И больше — ничего. Маро вдруг вскинул голову. — Тогда почему мы не знаем так же много, как ты? — спросил он. — Мы же бойцы. Мы ходим в пустоши. Мы сражаемся с чудовищами. А ты… ты просто пустой, и ты знаешь все это? Велик фыркнул. Облокотился о стену. Его голос стал жестким. — А мы не ходим в пустоши, Маро. Мы не спецы, как егеря. Мы проходим через пустоши быстро, по тропам. Там, где даже зверье встречается редко. Мы не ищем приключений. А пустотники… Их либо не видят, либо встречают в первый и последний раз, верно говорю, пустой? Он посмотрел на Леона, потом на Каррен. На пепельный след, медленно распространяющийся на ее плече. — Мы изучали людей, зверей, демонов-полукровок, небожителей. Но не это. Потому что те, кто их встречает… не возвращаются. А пустых… пустых держат в клетках. В ошейниках с рунами, которые не дают им обратиться. А он… — он кивнул на Леона, — он — свободный. И даже знает что-то. Это… аномалия. Талли, все еще с луком в руке, медленно опустил его. Его уши прижались к голове. Голос стал тихим, почти шепотом. — Свободный пустой, который еще и помнит… это не просто аномалия. Многие посчитали бы это угрозой. Леон не ответил. Только кивнул. Ни подтверждения. Ни отрицания. Просто кивок. Как будто он сам не знал, кто он. Велик снова посмотрел на Каррен. На ее пустые глаза. На ее дыхание — ровное, но чужое. — Плевать кто ты, Пустой, — сказал он. — Плевать откуда знаешь все это. Сейчас у нас другие проблемы. Нам нужно валить. Сейчас. Недалеко есть подземный город «Убежище Шута». Мы пришли оттуда. Там есть целители, очень хорошие. Это единственное безопасное место на сотни поприщ. Он посмотрел на Леона. — Мы не можем оставить ее здесь. Она умрет. Или, что хуже, станет как то самое чудовище. Леон кивнул. Медленно. Потом оттолкнулся от стены и подошел к проему в стене. Там, где когда-то было окно. Теперь — просто арка, зияющая в пустоту. Он выглянул. За мельницей — поле. Бескрайнее. Покрытое пылью, как саваном. Там, где трава, она была сухой, черной, ломалась под ногой, как кость. По краям — обломки каменных оград, как ребра мертвого зверя. Вдали — холмы, покрытые трещинами, будто земля там раскалывалась от жара. Небо — серое, с редкими прорывами тусклого света, пробивающегося сквозь трещины в скальном потолке. Ветер не шевелил траву. Он просто носил пыль, как прах. И в этом поле — ничего. Ни движения. Ни звука. Ни тени. Но Леон чувствовал. — Просто так не пройти, — сказал он. — Он там. Пустотник. Он ждет и знает, что мы попытаемся уйти. И он выйдет, чтобы остановить нас. Пустотник не отпустит свою жертву. Леон обернулся. — Если дело дойдет до сражения, то я могу придумать, как защитить себя. Но не знаю, как выжить всем. Значит… вам тоже придется думать. Предлагать. Тишина. Велик, Маро, Талли — переглянулись. Глаза — напряженные. Руки — на оружии. Сердца — бьются. Не от страха. От решения. Страх был. Он окутывал их, как туман. Страх хуже смерти — страх потерять друга. Страх стать пустым. Страх увидеть, как твой товарищ превращается в тень. Но они подавили его. Они вышли из мельницы, как из гробницы, оставляя за спиной тишину и влагу, как последнее укрытие перед лицом пустоты. Заброшенная водяная мельница стояла на краю обрыва, как старый страж, истощенный временем. Ее каменные стены, покрытые трещинами и слоем влажного мха, держались чудом. Крыша провалилась в центре, обнажив скелет балок, черных от гнили и дождей. Колесо — огромное, из толстых дубовых спиц — висело, перекошенное, как рука мертвеца, застывшего в последнем усилии. Канал, выдолбленный в скале, все еще нес воду, но теперь она текла тише, будто мельница умирала постепенно, но не желала сдаваться. А за ней — поле. Пыльное, мертвое. Оно тянулось вдаль, до самого леса, за которым холмы, покрытые трещинами, сливались с серым небом. Трава — не зеленая, а желтая, сухая, ломалась под ногой, как кость. На земле остались следы старых колес, вдавленные в пыль, будто дорога когда-то была живой, а теперь вела только к смерти. Ветер не шевелил траву. Он просто носил пыль, как прах, поднимая ее в воздух тонкими серыми волнами, будто само поле дышало. Маро шел первым, неся Каррен на руках. Она была легкой, но он чувствовал ее вес в каждом шаге. Ее голова свисала, черные волосы касались его руки. Пепельный след на плече казался темнее, чем раньше. Маро нес ее, как ребенка. Как последнюю надежду. Его лицо было бледным, но решительным. Каждый шаг давался с усилием — не от тяжести, а от страха. Страха, что он уронит ее. Страха, что она умрет в его руках. Маро даже не мог посмотреть на нее. Боялся увидеть в ее глазах пустоту, которую не сможет вынести. Рядом с ним шел Леон. Маро чувствовал его. Чувствовал, как он идет, не глядя на него, а на Каррен. Как его желтые глаза скользят по ее лицу, по ее плечу, будто ищут что-то. Как будто он знает, что с ней будет дальше. Маро не знал, что хуже — когда рядом враг… или когда рядом пустой, который, может быть, единственный, кто может ее спасти. Он сжал челюсти. Не сказал ни слова. Только шел. Талли двигался впереди. Его лисьи уши были настороже, хвост прижат к ногам. Лук был слегка натянут, стрела — на тетиве. Он не целился. Он ощущал. Каждый звук. Каждое движение воздуха. Каждый запах. Он знал, что его стрелы не остановят пустотника. Знал, что они пройдут сквозь него, как сквозь дым. Но он все равно держал лук наготове. Потому что знал: если он не будет готов — умрет первым. Велик замыкал. Меч держал в руке, а взгляд то и дело метался в пустоту за их спинами. На поясе — два бурдюка, наполненные мутной водой из канала мельницы. Вода была грязной, с зеленым налетом, пахла плесенью. Но Леон сказал: «Не нужно ее пить. Это ваше… нет… наше оружие. Вода разрушает его. Даже такая». Велик не верил до конца, но наполнил бурдюки, потому что это было хоть что-то. И если вдруг вода сработает — они выживут. Леон шел молча. Его меч — на бедре. Раненое плечо — перебинтовано тряпкой, которую Велик дал ему в знак их временного союза. Кровь все еще сочилась, но он не обращал внимания. Его глаза — желтые, с узкими зрачками — скользили по полю. По пыли. По теням. Он не искал пустотника, потому что тот не прятался в привычном понимании. Но он ждал его. Знал, что тот придет. Знал, что он не отпустит Каррен. Он посмотрел на Маро. На его напряженное лицо. На руки, дрожащие от усталости и страха. — Неси ее ровно, — сказал он. — Если отпустишь… она умрет. Маро кивнул. Не ответил. Только сжал ее сильнее. И вдруг — Маро почувствовал. Не звук, не движение. Изменение в самом пространстве. Такое сильное, что даже человек смог его заметить. Воздух стал тяжелее, холоднее. Пыль, поднятая ветром, вдруг замерла в паре метрах над землей. Как будто время остановилось. Талли напрягся. Его уши дернулись. Лук поднялся выше. Велик сжал бурдюк на поясе. Леон поднял голову. Он появился в двадцати метрах от них, прямо на середине мертвого поля, будто всегда стоял там, будто был частью этой пыли, этого холода, этой тишины. Не вылез из тени, не сформировался из ветра. Просто… появился. Как двадцать пятый кадр, вырванный из пленки реальности и вставленный сюда, в этот момент, в эту секунду. Ни звука. Ни вспышки. Ни порыва. Он просто был. И все, кроме Леона, напряглись. Маро резко втянул воздух, его руки сжались сильнее вокруг тела Каррен. Талли замер, лук натянулся до предела, пальцы побелели на тетиве. Велик, с бурдюком в одной руке и мечом в другой, медленно, почти не дыша, сделал шаг назад, заслоняя собой группу. Только Леон остался спокоен. Его желтые глаза не дрогнули. Он смотрел на существо, как на старого врага, которого уже видел, уже сражался, уже пережил. Пустотник был высоким — почти два метра ростом, но его фигура было слишком худой для этого роста, почти скелетообразной, с выступающими ключицами и ребрами, будто плоть на нем сгнила, но кости остались, окованы серой кожей. Грудь впалая, как будто он не дышал — и действительно не дышал: грудная клетка не двигалась. Его кожа была бледной, сероватой, как у мертвеца, пролежавшего в земле слишком долго. По суставам расходились трещины, как у старой глиняной статуи. Из них медленно сочился серый пепел, тонкими струйками, будто его тело рассыпалось изнутри. Когда он слегка шевельнул пальцами, кожа на костяшках потрескалась, и пепел осыпался на землю, но тут же исчез, не оставив следа. Глаза — полностью черные. Ни белков, ни зрачков. Только тьма: глубокая, бездонная. Тени у него тоже не было, но не так, как у Леона. Сам свет искажался вокруг пустотника. Пространство будто отвергало его присутствие. Воздух над головой дрожал, как над раскаленным камнем. Казалось, что он не просто не отбрасывает тень — он выжигает ее из мира. Он был одет в остатки тряпок. Или то, что когда-то было одеждой. Грязные, пропитанные пеплом лохмотья висели на нем, медленно разрушались, осыпались, как старая штукатурка. Материя не рвалась — она рассыпалась, как пыль. Он не издавал звука. Его шаги — если это можно было назвать шагами — не производили ни шороха, ни скрипа. Он просто двигался вперед. К Каррен. Маро сжал ее сильнее. Его руки дрожали. Он почувствовал, как ее тело стало еще легче. Как будто часть ее уже ушла. Талли натянул лук до отказа. Стрела была направлена прямо в голову Пустотнику. Но он знал — она пройдет сквозь него. Как будто его и не было. Велик сжал бурдюк. Его лицо исказилось. Он смотрел на Пустотника, как на смерть в физическом обличие. Леон — единственный, кто не напрягся. Он сделал шаг вперед. Его меч, с ровной рукоятью и древним клеймом, медленно вышел из ножен с глухим шелестом стали. Желтые глаза не отрывались от чудовища, от его черных, бездонных глаз, от серого пепла, сочащегося из трещин на суставах. — Никто не приближается, — сказал он. Голос был низким, но разносился по полю, как удар по камню. Велик, с бурдюком в руке и мечом наготове, фыркнул. В его голосе — не гнев. Страх. Страх, который он пытался замаскировать агрессией. — Да мы и не собирались, — орет он. — Мы не идиоты! Мы видим, что ты тут главный, Пустой! Иди, рискуй! Леон не ответил. Он обернулся. Посмотрел на Маро. Тот стоял, прижимая к себе Каррен. Его лицо было бледным, как пыль под ногами. Леон смотрел на него всего секунду, которая тянулась слишком долго. Будто впитывал его образ. Потом медленно прижал ладонь к груди. К деревянному кулону с кошачьей лапкой. Он не знал, показалось ли ему или нет, но кулон стал чуть теплее. Будто отозвался на что-то. — Не отпускай ее, — повторил он. — Ни при каких обстоятельствах. Если ты ее бросишь — она умрет. Маро кивнул. Сжал ее сильнее. Его пальцы побелели. Леон развернулся. Сделал шаг. Потом еще один. Оказался между Пустотником и остальными. Талли, все еще с луком наготове, напрягся. — Готов? — спросил он. Леон кивнул. Один раз. Талли натянул тетиву. Стрела вонзилась в голову Пустотника. Пронзила. Прошла насквозь. И на мгновение — чудо. Пустотник замер. Не от боли. Он не чувствовал боли. Но стрела, прошедшая сквозь него, на миг нарушила его связь с тем, что его двигало. Его черные глаза, не мигающие, не отражающие свет, задрожали. Он будто ослеп. Замер. Стоял, как статуя из пепла. Леон бросился вперед. Два удара. Быстрых. Точных. Не в грудь. Не в голову. В руки. В те самые суставы, где кожа трескалась, откуда сочился пепел. Меч врезался в плоть, если это можно было назвать плотью. Руки Пустотника, и нечто внутри них, дрогнуло. И тогда он закричал, но не своим голосом. Звук вырвался изнутри, как визг рвущегося металла, как вой разрываемой ткани. Он не раздавался в воздухе. Он врезался в головы каждого из них. Пронзил череп. Забил уши. Маро вскрикнул. Велик орал, зажимая уши. Талли упал на колени, лук выпал из рук. А потом — Маро закричал снова. Не от звука. От нее. Каррен резко выгнулась в его руках. Ее тело дернулось, как у одержимой. Руки задрожали, пальцы впились в его руку. Изо рта вырвался крик — не человеческий. Глухой. Хриплый. Будто ее душа разрывалась изнутри. Ее глаза, пустые, вдруг закатились. Лицо исказилось. — Каррен! — выкрикнул Маро. — Что с ней?! Леон обернулся. И в этот момент — удар. Тяжелый, как будто в висок врезался молот. Он отлетел назад, врезался в землю, пролетел метр, оставив за собой борозду в пыли, но не остался лежать на земле. Он слишком сильно привык к таким ударам. Тяжелым и внезапным. Дядя Лум научил его подниматься даже после такого. Он сделал перекат через плечо и поднялся, пусть и слегка покачиваясь от сотрясения. Кровь сочилась из виска. В глазах — туман. Но сейчас это было не важно. Пустотник шел. Медленно. Плавно. Без звука. К Маро. К Каррен. Его руки, разрезанные мечом, уже срастались, пепел заполнял трещины, как живая зола. Велик орал, его голос рвался из груди, как крик загнанного зверя. Он смотрел на Каррен, на ее выгнутое тело, на ее руки, царапающие собственные рукава, и не мог понять, что происходит. — Что за черт?! Почему она двигается?! Почему она кричит?! — выл он, глядя то на Маро, то на Леона. — Он ее убивает?! Талли, уже поднявшийся с колен, схватил лук, который выронил от визга в голове. Его пальцы дрожали, но он натянул тетиву. Раз. Два. Две стрелы полетели в голову Пустотника. Одна — в глаз, другая — в висок. Они прошли сквозь него, как сквозь дым, но на мгновение замедлили его. Его шаги стали тяжелее, движения — неувереннее. Он будто спотыкался в пустоте. Леон, уже стоявший на ногах, вытер кровь с виска. Его желтые глаза не отрывались от Каррен. Он знал, что «такое» возможно, но понял это слишком поздно. Пустотник слишком долго был связан с ней. Касание — это не просто захват. Это связь. И теперь она чувствует его. Чувствует его раны. Чувствует его боль. — Это плохо, — прошептал он. — Очень плохо. Он сделал шаг вперед. Потом еще один. Его меч был наготове, но он не собирался рубить. Он не мог. Если он убьет Пустотника — девушка с именем Каррен умрет вместе с ним. Ее душа уже частично принадлежит ему. Но и отступить — значит позволить ему забрать ее полностью. Поэтому он рванул вперед. Быстро. Не как пустой. Как воин. Талли увидел его движение. Угадал. Натянул лук. Выстрелил. Стрела вонзилась в грудь Пустотника. Тот споткнулся, но не упал. — Мечник! — крикнул Леон. — Вода! Велик на мгновение замер. Потом понял: это ему кричали. Он схватил бурдюк, мечом разрезал его. Вода — мутная, с осадком — хлынула наружу. Он швырнул его в Пустотника. Вода окутала чудовище. И тут же раздалось шипение, как будто раскаленный металл бросили в снег. Пустотник отступил. Его кожа, серая, как пепел, начала пузыриться. Трещины на суставах вспыхнули серым дымом. Он застыл. Велик обрадовался. Его лицо осветилось. — Работает! — закричал он. — Он ослаб! Мы можем его убить! Но тут Каррен закричала. Не так, как раньше. Теперь — в агонии. Ее тело выгнулось дугой. Она хваталась за грудь, за плечо, за бедро — прямо в тех местах, где вода касалась Пустотника. Ее кожа не пузырилась, но она чувствовала. Чувствовала, как обжигает. Как разъедает. Как убивает. — Опять! — выкрикнул Маро. — Она дергается каждый раз, когда его касаются! Леон подбежал к Велику. Схватил его за плечо. Резко. Сильно. Развернул к себе. Леон смотрел на Велика, и в его желтых глазах не было ни гнева, ни жестокости, ни даже обычной пустоты. В них была необходимость, такая острая, что она пронзала насквозь, как меч. Он сжал плечо лидера наемников так, что пальцы впились в кожу сквозь доспех, и произнес слова, будто каждое из них было вырезано из камня: — Пустотник не чувствует боли. Но это не значит, что ее нет. Все раны на его теле — настоящие. И когда он касается жертвы, то связывает себя с ней. Каждый порез, каждый ожог, каждый удар, который он получает —  все это чувствует жертва, как если бы это было с ней. Он сделал паузу. Голос стал тише, но не слабее. — И если в таком состоянии пустотник умрет… что будет с ней? Велик замер. Слово «умрет» повисло в воздухе, как приговор. Он не ответил. Он вспомнил. Вспомнил тех, кто уходил в пустоши — опытных бойцов, которых называют «егеря», тех, кто знал тропы, как свои пять пальцев. Вспомнил, как в пустоши уходили пятеро, а возвращалось трое. Вспомнил как они могли приносить на руках тела: без сознания, с дыханием, с биением сердца. Они иногда шептали во сне, но никогда не просыпались… Пустые глаза. Ровное дыхание. Сердце бьется. А душа будто исчезла. Целители называли это «Вечным сном». Говорили, что это болезнь егерей. Что пустоши высасывают волю. Что тьма забирает разум. Велик никогда не хотел узнать больше, потому что не чувствовал необходимости, ведь в пустошах бывал слишком редко. Но теперь он понял. Это не болезнь. Это последствие. Кто-то убил пустотника, связанного с жертвой. И жертва… последовала за ним. Ее тело осталось, а душа ушла в смерть, которую почувствовала. Она считала, что умерла. И осталась в вечном сне. — Нет… — прошептал он. — Нет, только не она… Он рванул руку Леона со своего плеча. Не грубо. Не от злости. От отчаяния. От осознания, что он сам виноват. Что это его приказ привел их сюда. Что это он не защитил Каррен. Что это он позволил ей встать между ним и смертью. — Что делать?! — выкрикнул он. — Говори! Говори прямо! Что нужно сделать?! Я сделаю все! Все, что скажешь! Только спаси ее! Его голос дрожал. Не от страха за себя. От страха за нее. За ту, кто спасла его, и теперь платит за это своей душой. Леон не колебался. Он смотрел прямо в глаза Велика. Спокойно. Четко. Без тени сомнения. — Пусть пустотник коснется тебя. Велик замер. Только на мгновение. Как будто внутри него что-то сломалось, а потом резко встал на место. Он посмотрел на Леона, словно пытаясь понять, не издевается ли он, не лжет ли, не ведет ли их всех в ловушку. Его пальцы сжались в кулаки, костяшки побелели, как куски мела. Он переспросил, голос дрожал, но не от страха — от осознания тяжести того, что сейчас услышал. — Что ты сказал? — прохрипел он. — Повтори. Леон не отвел взгляд. Он повторил, четко, без тени сомнения: — Пусть пустотник коснется тебя. Велик сглотнул. Воздух стал тяжелым, как свинец. Он посмотрел на Каррен. На ее выгнутое тело, на ее руки, царапающие одежду в тех же местах, где пепел на Пустотнике пузырился от воды. Он видел, как она страдает. Как ее душа рвется между мирами. И он знал — это его вина. Он повел их сюда. Он не защитил ее. Он позволил ей встать между ним и смертью. Велик сглотнул. Воздух стал тяжелым, как свинец. Он посмотрел на Каррен. На ее выгнутое тело, на ее руки, царапающие одежду в тех же местах, где пепел на Пустотнике пузырился от воды. Он видел, как она страдает. Как ее душа рвется между мирами. И он знал — это его вина. Он повел их сюда. Он не защитил ее. Он позволил ей встать между ним и смертью. — Что будет со мной? — спросил он. — Если он коснется меня… что со мной станет? — Ты потерянешь сознание, — ответил Леон. — Так же, как она. Но… — он сделал паузу, — связь между ним и Каррен нарушится. Он не может быть связан с двумя одновременно. Он посмотрел на Маро. На Талли. На пустотника, который уже приближался, медленно, как прилив. — Мы с лисом позаботимся об остальном. И, если повезет… Леон замолчал. Не договорил. «Ты выживешь» — эти слова застряли у него в горле. Потому что он не знал. Не мог знать. И не хотел лгать. Дядя Лум не учил его врать о том, что кто-то выживет после встречи с пустотником. Велик оттолкнул его. Не сильно, но резко, как будто оттолкнул от себя саму мысль, что он, лидер, должен довериться пустому. Он винил себя. Винил свое решение. Винил свою слабость. Но больше всего он боялся нерешительности. А сейчас она сжимала его сердце, как тиски. Он не мог стоять. Не мог ждать. Он должен был действовать. Он вышел вперед. Прямо на пути к Пустотнику. Бросил меч на землю. Оставил бурдюк. Остался без оружия. Без защиты. Потом обернулся. Посмотрел на Леона. — Гореть мне на костре за то, что я доверился пустому, — сказал он. Голос дрожал, но не от страха, а от напряжения, и от того, что каждая мышца в его теле кричала: не иди. — Но если это спасет ее… если все получится… — он сглотнул, — я по гроб жизни буду тебе обязан. Леон кивнул. Не сказал ни слова, но выразил признание, которое понял только сам Велик, но не Леон. Парень поднял меч. Сталь зазвенела, когда он встал в боевую стойку. Его взгляд скользнул по Маро — тот едва удерживал Каррен, ее тело ходило ходуном, как будто в ней боролись две души. Потом — на Талли. Зверолюд уже натягивал последнюю стрелу, пальцы дрожали, но он не сдавался. Он будет стрелять, даже если знает, что это не убьет. Даже если это только замедлит. И наконец — на Велика. Тот шел прямо, без оглядки. Двигался к пепельному чудовищу, к смерти, к пустоте. Его шаги, кажется, уже не производили звука. Ветер стих. Пыль замерла в воздухе. Казалось, весь мир замер, чтобы увидеть, как человек идет навстречу тьме — не за славу. Не за выживание. А за того, кого он подставил. Велик орал. Не просто кричал. Он извергал из себя все, что накопилось за годы борьбы, за годы потерь, за годы страха перед тем, что ходит в пустошах. Его голос рвался, как ткань, раздираемая когтями. Он шел прямо на Пустотника, грудью вперед, глазами в черные провалы его лица. — Эй, ублюдок! — выкрикивал он. — Что ты там о себе возомнил, тварь вонючая? Херов дряхлый пепел! Ты не человек! Ты не зверь! Ты — дерьмо, которое просто забыли выбросить в мусор! Думал, что я испугаюсь? Что я отступлю? Да я тебе в морду плюнул, если бы у тебя была морда, а не коровья лепешка! Он бросил эти слова, как ножи. Как последнее оружие. Все, что он боялся сказать, все, что держал в себе, все, что сжигало его изнутри — он вывалил на это существо, будто надеясь, что даже пустота может почувствовать ненависть. — Ты коснулся ее! И теперь я иду за тобой! Пусть даже это будет последнее, что я сделаю! Пусть даже я стану таким же, как ты! Пусть даже сгорю в этом проклятом пепле! Ты не заберешь ее! Ты не заберешь мою Каррен! Талли попытался его окликнуть. — Велик! Стой! Ты не должен подходить так близко! — крикнул он, но его голос терялся в реве лидера. Тогда он бросился вперед, чтобы силой оттащить его, но Леон оказался быстрее. Он схватил Талли за плечо. Сильно. Так, чтобы тот остановился. — Мечник сам сделал выбор, — сказал Леон. Голос был спокоен. — У нас будет пара секунд. Пока связь не перейдет. Если мы не успеем — он умрет. Если успеем — с ним ничего не случится. Талли посмотрел на него. На его желтые глаза. На след от крови на виске. На меч в его руке. Он хотел крикнуть, хотел сказать, что это безумие, что они не могут рисковать двумя жизнями. Но он увидел — Леон не сомневается. И Велик… Пусть он и шел к чудовищу со взглядом как у смертника, но никогда бы не стал делать это просто так, просто чтобы исчезнуть. И это заставило зверолюда согласиться. С болью, с гневом, но Талли кивнул. — Понял, — прохрипел он. — Тогда пусть делает, что должен. Велик был уже в метре от Пустотника. Чудовище не останавливалось. Оно шло к Маро, к Каррен. К своей жертве. Велик не колебался. Просто поднял кулак, и с размаху ударил в грудь чудовища. Рука прошла насквозь. Почти без сопротивления, без звука, будто он бил сквозь сжатый дым. Он усмехнулся. Усмехнулся, потому что знал — теперь оно должно коснуться его. Теперь связь должна перейти. Теперь он станет новой жертвой. А Каррен — свободной. — Ну давай же, гнида! — выкрикнул он. — Бери меня! Я здесь! Я готов! Пустотник не обернулся. Он не замедлился. Он просто протянул руку... И оттолкнул Велика. Его рука, не касаясь плоти, сбросила Велика, как мусор. Тот отлетел на несколько шагов, упал на спину, в пыль. Он не понял. Никто не понял. Пустотник не переключился. Он не выбрал нового. Он отказался. Его черные глаза, бездонные, не мигающие, продолжали смотреть на Каррен. Его рука снова потянулась к ней. Велик вскочил. Его лицо исказилось. — Что за херня происходит?! Почему ты не коснулся меня?! Почему?! — орал он. — Он идет к ней! Маро! Беги! Убегай! Маро не мог. Он стоял, прижимая Каррен к себе, ее тело ходило ходуном, она выгибалась, кричала, царапала себя. Он не мог бросить ее. Не мог уйти. Он был прикован к ней, как крестом. Все силы уходили лишь на то, чтобы она не упала. — Я не могу! — выкрикнул он. — Если двинусь — она упадет! Леон стоял. Его желтые глаза не отрывались от Пустотника. Он слегка приподнял бровь. Удивлен. Но не шокирован. Дядя Лум не учил его впадать в шок. Он учил его изучать и рассуждать. Понимать битву и искать путь к выживанию. И то, что он видел: вопящую девушку, терзающую себя от невыносимой боли. Пустотник шел именно к ней. Не к Талли. Не к Велику. Даже Маро ему был не так интересен. Потому что «их было недостаточно». Леон понял. У него остался последний вариант. Рискованный. Безумный. Но единственный, который позволит ему не просто «выжить», а «победить». Сотворить то, чему его еще не учил дядя Лум. Леон прокрутил меч в руке. Сталь свистнула. Его желтые глаза вспыхнули. Его поза изменилась. Леон сорвался с места. Быстрее, чем раньше. Быстрее, чем кто-либо мог представить. Он бросился вперед. Не к Велику. Не к Маро. К Пустотнику. К чудовищу, что шло к Каррен. К тьме, что крала душу. Леон рубанул. Меч врезался в бок Пустотника, рассекая сероватую кожу, откуда тут же потек пепел, как дым из трещины. Удар был точным, но не смертельным — он не бил в сердце, не целился в шею. И Каррен тут же взвыла. Это был глухой, животный вой, как будто ее внутренности выворачивали наизнанку. Маро вздрогнул. Его руки, и без того дрожащие, едва удержали ее. Он прижал ее сильнее, будто боялся, что она выскользнет, как пепел сквозь пальцы. Леон не остановился. Второй удар — в плечо. Там, где трещина уже была. Пепел хлынул сильнее. И снова — вой. Длинный, рвущийся, как ткань. — Ты что творишь, пустой?! — заорал Велик. Его голос сорвался. — Ты же ее убьешь! Ты же обещал! Ты сказал, что поможешь! А ты просто режешь ее через него! Леон не ответил. Его лицо было каменным. Желтые глаза — прикованы к Пустотнику: к его движениям, к его связи с Каррен. Он сделал еще один удар, на этот раз по бедру, точно и холодно. Каррен закричала снова. Голос стал хриплым. Ее тело выгнулось, как дуга. Пальцы судорожно царапали воздух. Кровь пошла из уголка рта. — Талли! — заорал Велик. — Стреляй в него! Стреляй, сука! Талли, стоявший с луком, колебался. У него осталась одна стрела. Последняя. Он смотрел на Леона. На его меч. На его лицо. Он не знал, кто из них — враг. — Я сказал — стреляй! — взревел Велик. — Это приказ! Он убивает ее! Убивает! Талли натянул тетиву. Выстрелил. Леон лишь чуть отклонил голову. Стрела просвистела мимо, вонзилась в землю. Он даже не моргнул. — Ах ты, пустой ублюдок! — заорал Велик. — Ты обещал! А теперь ты просто режешь ее, как скотину! Он бросился вперед. Кулаки сжаты. Глаза горят. Он хотел врезать Леону. Хотел сбить его с ног. Хотел разбить ему лицо за то, что он делает с Каррен. Но Леон не отступил. Он сделал еще один удар. Быстрый. По руке Пустотника. Там, где трещина была глубже всего. Каррен закричала. На этот раз — всхлип. Голос стал тише. Ее тело затряслось, как от лихорадки. — Маро! — резко, как приказ, бросил Леон. — Зажми ей рот. И горло. Сильно. Так сильно, как только сможешь. Маро замер. Его лицо исказилось. — Что?! Какого хрена, Пустой?! Ты уже довел ее до этого! А теперь хочешь, чтобы я задушил ее до смерти?! — Либо ты сделаешь это, — сказал Леон, не отводя глаз от Пустотника, — либо она умрет. Здесь и сейчас выбери. Она должна замолчать. Должна быть близка к смерти. Иначе ничего не получится. Маро смотрел на него. На Каррен. На ее белые, пепельные губы. На ее глаза, уже почти закатившиеся. Он не хотел вредить ей, не желал зла. Но Леон… Его действия, его слова, его взгляд — все это выглядело слишком спокойным, будто у него был план. Среди всех, кто стоял вокруг пустотника он один сохранял хладнокровие. И поэтому Маро, человек, который и без того имел слабый стержень, не смог отказаться. Он опустился на колени. Аккуратно уложил ее на бедро. Одной рукой зажал рот, а второй — обхватил шею. Сжал до удавки; до того, как голос превратится в хрип; До того, как дыхание станет поверхностным; до того, как тело начнет терять сознание. Каррен попыталась вырваться, попыталась закричать, но из горла вырвался только хриплый свист. Ее глаза распахнулись. Потом начали закрываться. Сознание уходило от недостатка воздуха, от боли, и от связи с Пустотником, который продолжал получать удары. Леон сделал еще один удар. По груди. Медленно. Точно. Как будто считал. Велик рванул к нему. С криком. С кулаками. С ненавистью, которая рвала его изнутри. — Я убью тебя, пустой ублюдок! Я разорву тебя на куски! Леон почувствовал его сближение. Велик приближался, как буря. Его сознание уже не было его собственным. Ярость захлестнула его, как волна, и смыла все — разум, страх, даже боль. Он не видел поля. Не видел пустотника. Не видел Талли, не видел Маро. Он видел только Леона. И Каррен, лежащую в руках Маро, чье лицо было искажено агонией, чье тело содрогалось от каждого удара по телу чудовища. Он видел, как она умирает. И он знал — это его вина. И он знал — это Леон ее убивает. Велик бросился вперед. Не думая. Не рассчитывая. Только с криком и смертью в глазах. Но Леон не дал ему ударить. Он увернулся — не в сторону, а внутрь, под руку Велика. Схватил его за запястье резко и точно, как будто учил это тысячу раз. И в тот же миг — пинок. Сильный. Точный. В бедро. Велик потерял равновесие, упал, но не на землю, а прямо на пустотника. Чудовище не отступило. Оно схватило мужчину. Две руки — серые, как пепел, с трещинами, из которых сочился дым — впились в плечи Велика. Не в плоть, а прямиком в душу. Велик вскрикнул. Не от боли. От внутреннего разрыва. Он почувствовал это — как что-то холодное и бездонное пронзило его изнутри. Как будто его вывернули наизнанку. Его глаза распахнулись. Потом закатились. Его тело обмякло. И на его плечах, прямо на коже, начали появляться пепельные следы. Точно такие же, как у Каррен. Только свежие, темные. Он потерял сознание. Упал бы, если бы пустотник его отпустил. Но он его держал. Устанавливал связь. Переключился с Каррен на Велика. Леон не ждал. Он прыгнул. Меч в его руке вспыхнул, как молния. Будто в его руках была не простая сталь. Казалось, он начал вибрировать, будто ожил. Будто сам клинок, выкованный Бромским Кузнецом, знал, что настал его час. Что он создан для этого — для того, чтобы рубить то, что не должно существовать. Но Леон не знал этого, и это ему никак не мешало. Удар был четким. Ровным. Прямиком по шее. По самому тонкому месту между плотью и пеплом. Голова пустотника соскользнула с плеч. Но не упала. Она рассыпалась в воздухе: в пепел, в дым, превратившись в ничто. Его тело — тоже. Начало распадаться, как старое здание, снесенное взрывом. Пепел поднялся в воздух, развеялся ветром, впитался в пыль. Леон подхватил Велика, который уже накренился к падению. Аккуратно опустил его на землю. Его пепельные следы не исчезли, но медленно сдувались ветром и больше не росли. Связь была разорвана. Он был жив. Пока. Он обернулся. Маро перестал сдавливать горло Каррен. Она лежала, бледная, дышащая редко, но живая. Ее глаза были закрыты. Лицо — спокойное. Боль прошла. Пустота больше не тянула ее. Талли сидел на коленях. Лук был опущен. В руках — пусто. Последняя стрела была потрачена. Он тяжело дышал. Глаза — широко раскрыты. Он смотрел на Леона. Не как на спасителя, а как на чудовище, которое только что перешло грань. Как на того, кто знает слишком много. Кто делает невозможное. Они оба дрожали от облегчения, от ужаса, и тем более от осознания, что они выжили. Но сейчас не могли выдавить из себя ни слова, только смотрели, и в их глазах был один вопрос, который они не могли задать вслух: «Это конец?» Леон посмотрел на них. На Маро. На Талли. На Каррен. На Велика. — Это конец, — сказал он. Голос был тихим, но разнесся по полю, как будто был вездесущ. — Пустотник мертв. Связь разорвана. Они выживут. Леон встал на ноги, сжал рукоять меча. Его взгляд устремлен на Велика. На человека, который был готов сознательно рвануть в лапы смерти лишь для того, чтобы спасти товарища. «Какой в этом смысл? На что он надеялся? Почему не выбрал выжить самому?» — спрашивал у себя Леон. И почти сразу ответ на вопрос пришел сам собой. Леон приложил руку к груди. Сжал свой кулон через одежду. И задумался, был ли у него когда-либо человек, ради которого Леон был готов рискнуть жизнью? Будет ли такой в будущем? Леон не знал. Потом они пошли прочь с этого поля, в сторону города, который называют «Убежище Шута.»