Дом под кожей

«Молчание – тоже язык, и в нём может быть страшно много смысла»

                   Дженнифер приехала внезапно. Мира не ждала её в тот день – тётя позвонила всего за пятнадцать минут до того, как машина остановилась у дома.                    – Я подумала, стоит заехать, – сказала она на пороге. – Вдруг тебе что-то нужно. Или просто... поговорить.                    Она, как всегда, была одета строго: прямая юбка, шерстяной кардиган, волосы убраны в тугой узел. Но руки выдали её – пальцы беспрестанно теребили кольцо на мизинце. То самое, старое, с камнем.                    Мира молча кивнула и отступила в сторону, впуская её внутрь.                    Кухня встретила их знакомой тишиной. Лишь чайник на плите шумел, будто в нём кипело что-то давно, слишком долго, – как будто никто не решался снять его с огня.                    – Чаю? – спросила Мира, не оборачиваясь, уже наливая в кружки.                    – Да. Спасибо.                    Они сели друг напротив друга. И между ними будто расстелился слой воздуха – густой, неудобный, давящий. Дженнифер смотрела в окно, будто ища там слова. Мира – на тетрадь с детской наклейкой. "О. Стоун". Она до сих пор лежала на столе, как открытая рана.                    – Я нашла фото, – сказала Мира. – И тетрадь. Почерк детский. Там написано имя – Оливия Стоун.                    Пауза. Дженнифер поставила чашку на блюдце медленно, почти бесшумно.                    – Я помню её, – тихо ответила она. – Девочка... из соседнего района. Она часто приходила играть с тобой. Когда ты была младше.                    – Я её не помню, – спокойно сказала Мира. – Ни лица. Ни голоса. Хотя... всё внутри говорит, что должна.                    Тётя кивнула. Один раз. Потом ещё. И замолчала.                    – Почему её вещи здесь? – спросила Мира. – Почему в кладовке её книжки? Почему в подвале – игрушка?                    – Может, ты хранила их. Тогда, когда ещё помнила. Ты всегда была чувствительной.                    – Я – или ты? – отрезала Мира.                    И тогда Дженнифер впервые посмотрела ей прямо в глаза. В её взгляде не было страха – только усталость. Глубокая, взрослая.                    – Я думала, ты не вернёшься, – сказала она. – Думала, тебе будет лучше... без этого.                    – Без чего?                    – Без всего, что связано с тем домом. С собой.                    Мира замерла.                    – Что случилось с Оливией? – тихо спросила она. – Только не говори, что не знаешь.                    И в голосе Дженнифер дрогнула нота. Едва уловимая.                    – Она исчезла, – сказала она. – Просто однажды не вернулась домой. Полиция искала. Соседи говорили, что видели её... где-то здесь, в этом районе. Но ничего доказать не смогли.                    – Ты знала, что она была в этом доме?                    – Я… – Дженнифер колебалась. – Я не могла быть уверена.                    Ложь. Или попытка уберечь. Или и то, и другое.                    – Ты ведь хранишь этот дом, потому что боишься, что он скажет правду? – спросила Мира.                    – Нет, – сказала Дженнифер, резко вставая. – Я хранила его потому, что ты была в нём. А теперь... потому что здесь остались вещи, которых лучше не трогать.                    – Например?                    – Например – подвал, – голос её стал жёстким. – Не спускайся туда, Мира. Он всё ещё небезопасен.                    – Он не был опасен, когда я была ребёнком.                    – Тогда ты была глупее, – сказала тётя. – А теперь... слишком любопытная.                    Когда Дженнифер уехала, Мира осталась на кухне. Она сидела, будто подвешенная в воздухе. Ей сказали половину правды – а остальное велели забыть.                    Она поднялась в свою комнату – и только тогда заметила, что картина на стене изменилась.                    Раньше на ней был осенний лес. Золотая листва. Уходящая вдаль тропа.                    Теперь – та же тропа, но без деревьев. Только серый туман. И в его глубине – силуэт. Едва различимый. Детский.                    Дом становился живым.                    Не в смысле движения. А в ощущении.                    Если Мира злилась – скрипели стены. Если пугалась – дул сквозняк, которого не было. Если плакала – лампы мигали. А если пыталась забыть – дом напоминал.                    Вечером она почувствовала: стены следят. Обернулась на звук – и увидела, как штора дрогнула. Сама по себе. На полу – след. Маленькая ступня. Совсем свежая.                    Мира подошла к зеркалу. На стекле – новая надпись. Пальцем по пыли. Детский почерк.                    Ты ведь помнишь.                    Дом больше не молчал.                    Он начинал спорить с ней.