Gremlin

Промозглым утром после бессонной ночи мысли в голове путались и затягивали девушку в сумасшедший водоворот. Отрешённая, она словно плыла в дождливом потоке, оставив суету неумолимо далеко. Слёзы и стаканчик американо из безымянной кофейни по пути — не лучший завтрак. Чэвон предпочла бы сварить в турке ароматный кофе, а не давиться дешёвым пойлом, обжигавшим пустой желудок не хуже алкоголя. Не перескакивала через лужи, не смотрела под ноги — Пак вообще никуда не смотрела. Взгляд не фокусировался ни на чём конкретном. Одежда и волосы промокли, собрав столько капель, сколько могли, пока на улице царствовала буйная стихия, проливающая ртуть вместо воды, плотным слоем оседая на коже. Разве что кроссовки впитали её ещё больше — та хлюпала в них, а на носках сухого места не осталось. Куча сообщений, отправленных ею и не прочитанных Баном, стала последней каплей — невыносимо терпеть молчание, беспощадно обрушившееся после того, как тот ушёл из квартиры Дэвис, оставив её наедине с резкими словами. Дойдя до знакомого подъезда, девушка поднялась по лестнице и принялась яростно стучать в дверь квартиры, наплевав на гордость, которой с каждым ударом становилось всё меньше и меньше. Она втаптывала её и себя в землю, показывая, как ей на самом деле не всё равно, и сталкивалась лишь с холодом металла, от грубого сопротивления которого уже болели руки. Берри громко залаяла прямо по ту сторону, и Чэвон отчётливо различила человеческие шаги, вкрадчивые и режущие, как по живому. Чан не открыл, находился дома и не открыл. — Я не уйду, пока ты меня не впустишь. Слышишь? — обессиленно опустившись на пол, она прижалась спиной к входу. Сможет ли спокойно заниматься своими делами, зная, что Пак сидела здесь? Сомнения в совести мужчины, как назойливые мухи, роились в голове и в мыслях, но упорство, взявшееся непонятно откуда, не давало отступить. Обычный разговор — большего не нужно. Враньё. Нуждалась в Крисе, словно в воздухе, и отчаяние, подстёгнутое страхом лишиться Бана, привело к жалкому состоянию и глупым поступкам, на которые бездумно решилась, действуя по наитию и согласно порыву, рождённому глубоко внутри неё. Когда поднимется, отряхнётся от пыли и посмотрит на себя со стороны, ей станет во сто крат хуже. Девушка не меньше отца презирала собственную слабость и могла быть к себе так же сурова, а то и ещё более жестока. Наказывать и гнобить себя тоже умела на должном уровне, превосходя любого другого по этой части. Происходящее казалось досадным недоразумением, точно не концом или даже правдой. Какая-то бывшая и, возможно, Ноа — его дочь, что за ересь? Даже пусть так, почему это меняло хоть что-нибудь между ними? В чём виновата Чэвон? До одури и помешательства, настолько отчаянно хотелось вернуть день концерта и оказаться около сцены, где Чан пел одной лишь ей, несмотря на то, что зал полон других людей. Тогда и за дни до этого всё было хорошо. Теперь стало гаже, чем до их знакомства. Пак засомневалась, что их встреча того стоила, если сейчас так плохо, как никогда прежде. — Пожалуйста, Крис, — она надсадно протянула, ощутив, как рассыпается, как сдаётся перед стеной, запросто выросшей между ними в считанные мгновения, когда прошлое настигло Бана, словно всё время поджидала за углом, только и выискивая момент, чтобы испортить жизнь ему и той, кого он по неосторожности в неё пустил, распахнув пошире объятия. В области солнечного сплетения неистово и нестерпимо жгло, перед глазами плыли кроваво-красные круги, и реальность смешивалась с кошмарами, надавливая на череп в невыносимой пытке. Одна лишь головная боль, хотя и являлась привычной спутницей, уже ломала кости, присоединяясь к той, что свербела в грудной клетке. Мужчина по ту сторону двери тонул в сожалении и воспоминаниях, сковавших тело. Словно не прошло шести лет, словно всё произошло вчера или месяц назад. Он бы не отдалялся, не отталкивал девушку, если бы не погряз в страхе и презрении к себе. Чувствовал, что растворялся в сожалении, как будто становился невидимым и лишним в собственном мире. События, чужие взлёты и падения проходили мимо и сквозь него, вызывая только размышления о потерянном времени, упущенных возможностях и неспособности исправить что-либо. Безнадёга правила в сознании, подчиняя и переламывая его, кроша в щепки, выкручивала кости и органы, едва справлявшиеся с тем, чтобы поддерживать тело в жизнеспособном состоянии. Допустить мысль, что у него была дочь, невозможно. Не укладывалось в голове, сколько бы ни думал об этом. Вспоминал про сомнения, терзавшие относительно Джойс и её связи с дилером. Откуда ему в самом деле знать, не залетела ли она от кого-то другого? Последние полгода их отношений выдались спутанными и скверными, порождающими больше смуты, чем определённости. Уверенности в отношении возможного отцовства взяться неоткуда. Что изменит правда? Способна ли та вообще что-то изменить? Ни он, ни Дэвис для девочки не являлись родителями. Девушка довела жизнь до точки, когда допустила беременность, а с наркотиков не слезла. Осуждения для неё мало, Чан не знал, какое чувство сильнее ненависти, обуявшей его до кончиков пальцев. Сестра, вырастившая племянницу, как родную дочь — вот кто мать для Ноа. Настоящая мать, а не та, кем была его бывшая. Неизбежное на то и неизбежное, что избежать его не удастся, как ни изворачивайся и какие способы ни пытайся найти. Песня, напомнившая о днях вместе, место, где проходили тысячу раз, возвращаясь домой, или фотография в чужом семейном альбоме — что-то обязательно напомнило бы о ней. Как и чёртов кулон, который мужчина заметил на шее Пак ещё в первую встречу, а потом из раза в раз, настырно игнорируя справедливые подозрения и догадки, ставшие лишь подсказкой к тому, что неминуемо и бесповоротно настигло. Ему постоянно давали понять, к чему всё шло — Джойс не исчезла из его жизни бесследно. Бан же ослеп в тяге освободиться от бремени, в которое та давно превратилась, надеясь урвать кусочек недоступного прежде счастья. Непоправимого не случилось, он сам сделал с собой всё, что теперь отделяло его от Чэвон и что грызло изнутри похуже термитов. Боялся потерять её, боялся, что останется вновь с тем, что у него было раньше, — откровенно ни с чем. Музыка без неё не вдохновляла, являла собой не больше, чем фальшиво спетые ноты и криво написанные рифмы. Снова он стал лишь мертвецом, жалкой оболочкой, не имеющей за плечами ничего. Выбраться из капкана, сковавшего тело страхом, — сложно. Страдать в разы легче, чем любить. Панцирь не защищал от внутренних демонов, те пробрались под него, превратив уединение в пыточную камеру. Таких извращённых орудий не придумали даже в средневековье, он создал свой персональный ад сам. Годами Чан ждал, что однажды уберёт жизнь с паузы, но не прикладывал никаких усилий, наоборот, специально наказывал себя. Не вглядывался в лица, смешавшиеся в бессмысленную кутерьму, не имеющую ни одной выразительной черты. Презирал себя и окружающих в равной степени, пренебрегая добродетелью, утопая в алкоголе и низкосортной музыке, которую сам же и писал. Мужчина смотрел в искривлённую даль, стоя на балконах бесчисленных квартир в разгар вечеринок, всё ждал знака или пощёчины, способной привести в чувства. Что бы ни попадалось ему в руки, чахло вместе с ним. Приелись объятия незнакомых девиц, всегда не тех, с кем по-настоящему хотелось провести ночь, следующий день и целую жизнь. Слушал рассказы коллег или Минхо, больше пропуская мимо ушей, о том, куда те стремились и чего хотели. Ему мечты давным-давно стали чужды, в воображении не рисовал ничего и не строил воздушных замков. Пак подарила надежду, от которой он слишком быстро отказался. Слишком легко пошёл на поводу у чертей, преследовавших последние годы. Это того не стоило. Зато девушка стоила всего мира, стоила того, чтобы взять себя в руки и сделать хоть что-нибудь: перевернуть песочные часы, сложив из них знак бесконечности, чтобы навсегда запечатлеть её в памяти вместо испорченных и болезненных образов. Сжав зубы и зажмурившись, Бан положил руку на дверную ручку, другой схватившись за вставленные в замок ключи, но остановился, прежде чем успел совершить задуманное — снаружи зазвонил телефон. Ей захотелось проклясть потревожившего её человека, пока не увидела, что это отец. Снова примется за старое? Может быть, сегодня она даже согласится. Хотелось уколоть того, кто заставил опуститься столь низко. Иррациональное взяло верх над разумом — последний раз привело к порогу чужой квартиры, заставляя лишиться самоуважения. — Что, пап? — Чэвон включила громкую связь, положив мобильник на пол — сил держать его в руках не осталось. Басистый голос разлетелся по лестничной площадке, отражаясь от стен и нависая над девушкой. Однако в родном голосе Пак нашла спокойствие: тот не напоминал о нестерпимой боли, мучившей сейчас. Все невзгоды, что случались раньше, показались ничтожно малыми и незначительными. — Что в Америке делают с вежливостью и уважением к старшим? — тот тяжело вздохнул, цокнув языком, на что она только и смогла, что закатить глаза. — Ближе к делу, ладно? Я не в настроении разговаривать, прости, — попытка придать тону мягкости не увенчалась успехом, но мужчина и не мог не услышать, как та сдавленно всхлипнула. — Я тебе говорил, что так будет, Чэвон, — безапелляционно и ровно проговорил он без намёка на сочувствие или понимание. — Послушай меня хоть раз, хватит самодеятельности. — Думаешь, по-другому будет легче? — Я это знаю, дорогая. Когда вокруг не осталось ни единой ниточки, за которую возможно ухватиться, чтобы не утонуть, чтобы выбраться на берег, хотелось, чтобы его слова оказались правдой. Хотелось верить, и пусть решения за неё принимают другие, а потом сами несут ответственность. Она с ней не справлялась, не готова к последствиям. Если не уверен, что стойко выдержишь любой исход, нечего соваться, куда не просят. Выключив микрофон, девушка повернула голову, прижавшись щекой к двери. Перед ней и внутри всё гудело, сердце бешено колотилось в груди. Град из слёз закончился, будто в организме не осталось всякой жидкости, но и без него легче не становилось. — Я сделаю это. Сделаю, о чём просит семья, и улечу нахрен. Хватит с меня Бостона и тебя. Или ты откроешь, или я правда это сделаю. Мир замер, и каждая секунда отсчитывалась с трудом, занимала во временном пространстве в десяток раз больше места, чем обычно. Давила на Чэвон неумолимо, одновременно сжигая дотла. Ответа не последовало, обрывая тем самым всё, что ещё не сломалось. Пак медленно, прикладывая все усилия, на которые способна, встала и сжала руки в кулаки. Обида и горечь встали комом в горле, пока жалость к себе застелила глаза. Она наклонилась, подняв с пола телефон, и приложила к уху, спешно спускаясь по лестнице. К чёрту. К чёрту всё. Стало бы намного легче, если бы она смогла щёлкнуть переключатель и вернуть себе безразличие, от которого раньше задыхалась. Воздуха тогда хватало с головой, она просто не знала, как бывало, когда кислорода на самом деле не оставалось в лёгких, будто его нарочно выкачали. Саднило, жгло и болело, заставляя сжаться в комочек, спрятаться ото всех, а лучше от самой себя, чтобы избежать душевных мук. Ветер хлестнул по лицу, но не дал прийти в себя, не дал отрезвления помутневшему не от алкоголя, а от боли рассудку. Чэвон не находила себе места, словно для неё его не осталось на всей поганой земле. Ни единого уголка, где она бы чувствовала себя хорошо. Один такой нашёлся бы, но оказался дальше северного полюса или облаков, не дотянуться и не добраться до него, пусть недавно их разделяло расстояние не больше метра. Вернувшись домой и приняв душ, девушка не почувствовала облегчения. Вода смывала грязь, но не эмоции, продолжающие опустошать, будто в ней что-то ещё осталось, не радиоактивный осадок, прожигающий кожу насквозь. Прикосновения Бана, что отчётливо помнила, хотелось сохранить, а не избавиться, как было с Минхо, однако те исчезали вместе с пеной в сточной трубе. Ли предавал, разочаровал, но от него сердце не разбивалось на тысячу осколков, вонзающихся в плоть, заставляя истекать непрерывным потоком алой телесной жидкости. В крови девушка захлёбывалась, та заполнила лёгкие, не оставляя места кислороду. Задыхалась, но всё равно больше всего на свете желала оказаться в объятиях Бана. Уверена, что одних его рук достаточно, чтобы забрать всю боль обратно, словно той и не было вовсе. Решало послевкусие: сладость, не сходившая с языка после поцелуев, или горечь, пропитавшая внутренние органы. Иногда необходимо лишиться чего-то, чтобы в полной мере прочувствовать, как без этого пуста жизнь. Чэвон старалась верить в судьбу и предрешённое свыше, чтобы сохранить в себе надежду, что они обретут друг друга вновь. Обида прожигала изнутри, заставляя мечтать о свободе от неё. Забыть бы треклятое имя, бархатистый голос и страстные ласки, перемешенные с небывалым трепетом, от которых мурашки бегали по коже. Желудок и грудная клетка трепетали от воспоминаний, прежде тёплых и светлых, а сейчас заставляющих лезть на стену. Как памятные моменты могли стать несбыточной мечтой? Словно ей всё причудилось, сама придумала жар от прикосновений и взаимные улыбки, от которых внутри расцветали цветы, и потрескивал, как в очаге, согревающий душу огонь. Хо не дразнил, не упивался подавленностью, приговаривая, что знал, что так и случится. Возможно, потом не упустит шанса сделать это в своей саркастичной манере, но сейчас не смел задеть девушку больше того, как это уже сделал Бан. Ему жаль, что его поведение привело к их встрече, роману и её слезам, на которые больно смотреть. Обнаружив дома Ли, впервые за долгое время Пак искренне обрадовалась. Наедине с собой оставаться точно бы не смогла, поэтому тот стал спасением. Дал передышку и защиту, в которых она нуждалась. — Иди сюда, — сказал мужчина, раскинув руки в стороны, приглашая девушку в гостеприимные и искренние объятия. Рядом с ним сердце не билось с бешеной скоростью, не выпрыгивало из груди — никаких американских горок или фейерверков, но всё будто встало на свои места. Она чувствовала себя дома, где не всегда гладко, много острых углов и шероховатостей, но лучше, чем в незнакомом месте. Годы близости, пусть потом остывшей и отсыревшей, приносили душевное спокойствие, хотя бы его подобие. Лучше, чем ничего. Сейчас Чэвон это казалось единственным выходом. Других не предлагали, и она согласна на всё, лишь бы справиться с раздирающим душу пламенем. Внутренности горели, превращаясь в пепел, проникающий в кровеносное русло. — Не уходи, — прошептала она, кутаясь в толстовку, в которую тот одет, будто натягивала её на себя, чтобы согреться, прижимаясь ближе. Не заполняла зияющую в сердце дыру, может, хотела бы, но не делала этого. Знала, что не получится. Не выйдет, если даже попытается. Эгоистично просила мужчину остаться, потому что не вынесла бы одиночества, которое всё равно настигло. В голову лезли счастливые дни, проведённые с Ли, когда тот поддерживал, показывал, что она не одна. Пак хваталась за памятные обрывки, как за спасительный круг, игнорируя бурю, поджидающую за ними. Нуждалась в позитивном подкреплении, в искажённых фрагментах, представляющихся теперь тягучими и нежными. Те никогда подобными не были или не настолько, но девушка слепо верила, чтобы не утонуть в тоске и спасти себя из беспросветной тьмы, в которую провалилась, как в глубокую яму. — Если захочешь, всегда буду рядом, — промолвил Хо, зарывшись носом в волосы, пахнущие цветочным шампунем. — Только попроси. Сам без лишних слов вернул бы время вспять, сделал бы так, чтобы не обидеть её, удержать рядом по меньшей мере навсегда. — Пожалуйста, — всхлипнула девушка, вытирая жгучие слёзы. — Я хочу домой, хочу в Корею, — смалодушничала, бросилась бежать назад, пусть пока только в мыслях. Поддаться не одним, так другим эмоциям или сжечь мосты, пока те не рухнули на неё, пришибая к земле обломками и тяжёлыми камнями, но Чэвон хотела сбежать. Сбежать от ненавистного города и от того, кем стала здесь, в какой боли захлёбывалась. — Ты уверена, что захочешь того же утром? — с сомнением произнёс мужчина, пальцами ухватившись за женский подбородок, чтобы та посмотрела ему в глаза. Задумавшись, она не выдержала зрительного контакта, прикрыв веки. Подступала сонливость — сна за последние сутки выдалось крайне мало. Запуталась и потерялась в лабиринтах души, упираясь в тупики, как бы ни старалась выбраться. Ей показалось, что наконец приблизилась к выходу, выбрав незнакомый поворот, куда раньше не ступала. На родину возвращалась и не раз, но никогда не думала о том, чтобы взять билеты в один конец. — А что меня здесь держит? Отец будет только рад, если я устроюсь к нему. Не знаю, как он представлял наш брак при этом. Бросалась фразами о том, что уедет, когда пыталась достучаться до Бана, надеясь, что тот испугается и откроет ей. Однако готова ли на самом деле так поступить? Если идти на поводу у эмоций, то до конца? — Я могу поехать с тобой, — пожал плечами Минхо, и девушка ощутила, как крепче сжались руки, обхватывающие её, словно тот боялся потерять её, вдруг появившуюся рядом, когда не осталось всякой надежды на это. Пора смириться, не лелеять пустых надежд о том, что могла жить иначе, чем все годы прежде. Самонадеянно и глупо — бросаться в омут с головой, не думая о последствиях и не рассматривая худшие перспективы, зацикливаясь на лучших, оказавшихся по итогу несбыточными. Убеждена, что оправдано лишь то, что приносит меньше вреда, боли и сердечных мук. Если Чан перевернул всё с ног на голову, то сейчас вернул обратно. Спустя время действие кортизола в организме всё равно пройдёт. И что потом? Чтобы сохранить навсегда, нужно потерять. Образы останутся в голове такими, как запомнились, запечатлённые и застывшие навеки. Однако схлынут рано или поздно, опустятся на дно океана, таившегося в сердце. Не утерянные, но затонувшие воспоминания, как корабли после шторма — лишь обрывки того, что имелось раньше.