Планида. Закатившееся солнце.

Глава 35. Дурной монах.

На сумрачных стенах обителей святых,

Бывало, Истина в картинах представала

Очам отшельников, и лед сердец людских,

Убитых подвигом, искусство умеряло…

Ш. Бодлер

      — Это же Призрачный Генерал! Это Вэнь Нин! Призрачный Генерал вернулся!       Для того, кто уже много лет не слышал даже обычного человеческого голоса, не говоря уже о таком громком и истеричном гомоне, голова Вэй Усяня мигом разболелась, а до ушей все произносимые слова доносились смазанным жужжащим эхом. Вэнь Нин перед ним стоял неподвижно, словно марионетка, преданно ожидающая приказа своего хозяина. Полы и рукава его одеяния были изорваны в лохмотья, а щиколотки и запястья закованы в железные кандалы с цепями, что на каждое движение издавали звон. Нетрудно было догадаться, почему заклинатели лишь испуганно переглядывались, не решаясь ни на какие действия — в прошлом имя и невольные деяния Призрачного Генерала грязные рты полоскали ни чуть не меньше имени старейшины Илина, оставив на память лишь мерзкие истории о жестокости и кровожадности несчастного юноши.       Но и Вэй Усянь сейчас волновался не меньше замерших юношей. Едва Танцующая Богиня покинула своды собственного храма и ситуация опасно накалилась, он по привычке призвал на помощь того, кого давно уже не должно было существовать в этом мире, ведь Вэнь Нина обратили в прах еще до осады горы Луаньцзан! И тем не менее Вэнь Нин сейчас находился здесь, прямо перед ним. Грязный, потрепанный и какой-то потерянный, но не узнать его Вэй Усянь просто не мог!..       Краем глаза увидев, как нагнавшая их богиня-пожирательница ухватила Цзинь Лина и тащит того в свой открытый каменный рот, Вэй Усянь понял, что времени на размышления нет. Он вновь поднес спешно изготовленную бамбуковую флейту к губам. Уже с первыми грубоватыми нотами Вэнь Нин начал двигаться, подобрав лежавший неподалеку камень размером больше человеческого тела, он занес его над телом статуи и с огромной силой начал лупить им по богине и не останавливася до тех пор, пока каменное тело не оказалось раскрошено в пыль.       Еще недавно трусливо жмущиеся друг к другу заклинатели, видя, что одной опасностью стало меньше, вновь приободрились:       — Чего вы боитесь? Убьем Призрачного Генерала! Старейшины Илин ведь сейчас здесь нет!       С каждым пройденным мгновением и новым нетерпимым выкриком ситуация приобретала все более скверный вид. Вэй Усянь буквально кожей чувствовал пробужденную в Вэнь Нине жажду убийства и, чтобы хоть как-то заглушить ее, сменил мелодию на более спокойную трель. Едва заслышав новый звук, Вэнь Нин замер и, словно пес на поводке, медленно ступил за Вэй Усянем, намеренно уводящим того в лес.       Внезапное повторное появление Лань Ванцзи и Цзян Чена в планы Вэй Усяня никак не входило. После столь длительного отсутствия он все еще не до конца разобрался в обстановке и сейчас ему меньше всего хотелось оказаться в центре всеобщего внимания, и тем более еще раз за день попасть под мечущий молнии взгляд Цзян Чена. К счастью его игра за более чем десяток лет без практики оказалась не столь ужасна, и с последними нарочито резкими нотами Вэнь Нин послушно отступил и скрылся в лесу.       — Так значит… Ты все же вернулся?.. Ничего не хочешь мне сказать? — при звуке этого голоса вся кровь прилила к голове Вэй Усяня, а затем схлынула назад.       Губы его повзрослевшего шиди расплылись в кривой усмешке, а его рука демонстративно крутанула кольцо на пальце. Глядя на такого знакомо-незнакомого и явно возмужавшего Цзян Чена, Вэй Усянь уже во второй раз осознал, что совершенно не представляет, как ему обращаться с таким Чен-Ченом. А потому решил и дальше все отрицать. Мало ли на свете темных заклинателей паршиво играющих на флейте? Он ничего не докажет! От волнения его рот тут же выплюнул нервный смешок и Усянь быстро протараторил, что понятия не имеет, о чем вообще говорит «уважаемый господин»!       Что в Цзян Чене определенно осталось прежнем, так это — его взрывной темперамент. Не успел Усянь договорить, как в воздухе мелькнули электрические всполохи Цзыдяня, и его самого спешно заслонил Лань Чжань. Звуки гуциня, сталкиваясь с яркими всполохами Цзыдяня, отражались в воздухе волнами ряби; ночное небо над горой Дафань то и дело вспыхивало, становясь светлым, словно днем. Несмотря на защиту Ванцзи, в какой-то момент Цзыдянь особенно хлестко щелкнул в воздухе, своими хищными изгибами походя на ядовитого дракона, и приземлился аккурат в центр спины, собравшегося незаметно слинять Вэй Усяня, от чего тот резко отлетел вперед, едва не врубившись в дерево!       И Лань Ванцзи, и Цзян Чен тут же прекратили сражаться и замерли, внимательно наблюдая за болезненно причитающим молодым заклинателем, пока Вэй Усянь, потирая отбитый копчик, мысленно верещал:       «Да не крал я ничьего тела! Мне пожертвовали его добровольно, и моего на то согласия никто не спрашивал!»

*****

      В общем зале Весеннего дома в городе Сянфань сегодня было оживленно — один из уважаемых господ изволил праздновать здесь крайне удачную торговую сделку, а потому и вино текло рекой, вместе с струящимся цветастым шелком работников заведения, а игральные кости звонко стучали о стенки изящного фарфорового стакана под азартные выкрики выпивших господ.       В изолированной небольшой зале этажом выше тоже было достаточно шумно. Из-за резных дверей, перебивая мелодию сопровождаемую ритмичным боем тангу, то и дело доносились взрывы хохота и мелодичное женское хихиканье. Решительно ступившему в помещение Цзян Ваньиню предстала картина распивающего алкоголь Цяо Мэймао, развалившегося на широкой лоханьчуан в компании работников Теплого дома. Некоторые из них расположились рядом с выпившим заклинателем, другие заняли лёгкую плетеную кушетку или разбросанные по полу подушки. Прервавшиеся при появлении Ваньиня музыканты возобновили игру, гулкое звучание шэна вновь влилось в мелодию Юэцинь и бой барабана, а тонкокостный смешливый юноша продолжил исполнять куплет про дурного монаха, за неимением воды умывшегося собственной мочой перед свиданьем с дамой сердца.       — Красавчик, неужели ты пришел ко мне? Я так рад! Моя душа почти заледенела без тебя! Еще немного и ты бы застал здесь только окаменевшую, неотразимо-прекрасную статую! Не позволяй мне больше чувствовать этот холод!..       Вальяжно развалившийся среди множества шелковых подушечек Цяо Мэймао был облачен в полупрозрачные цветные ткани, распущенные волосы украшали бутоны цветов, а одна из девиц прямо сейчас тонкой кистью рисовала ему на лбу хуадянь в виде распустившегося цветка лотоса. Эта же девица шутливо шлепнула Мэймао ладошкой, наигранно ругая того за жестокость и сетуя на то, что их общество для Цяо Мэймао недостаточно «теплое». Но тут же подхватилась и, повинуясь властному жесту Ваньиня, выскользнула прочь вслед за остальными. Цзян Ваньиня здесь знали достаточно хорошо, чтобы не чинить препятствий, ведь именно здесь он чаще всего и встречался с Цяо Мэймао вот уже больше десяти лет.       Наблюдая за прибежавший мелким служкой, который ловко накрывал стол, убирая все лишнее, и расставлял новые закуски, вино и приборы, Мэймао глупо захихикал. Неподалеку от входа в углу примостился треножник, а на нем — вырезанная из белого нефрита подставка для благовоний, что сейчас испускала мягкий и тягучий дымок, наполняющий комнату сладковатым ароматом дурман-травы. Ваньинь нахмурился и распахнул ставни, дожидаясь пока мальчишка закончит и уберется прочь.       — Вэй Усянь вернулся.       Цяо Мэймао на такое громкое заявление протянул длинное «О!», утянул главу Юньмэн Цзян на кушетку и разлил вино.       Опустошив несколько пиал с алкоголем, Цзян Ваньинь эмоционально рассказал, что изначально на гору Дафань он прибыл, чтобы помочь Цзинь Лину — тому уже было почти пятнадцать и наследнику клана следовало громко заявить о себе, взяв достойную добычу. Но он никак не ожидал, что поездка в подобную глушь окажется столь выматывающей! Сначала Цзинь Лин продемонстрировавший во всей красе спесивый отцовский характер, потом Ханьгуан-цзюнь посмевший воспитывать чужих учеников (На кой его вообще принесло на ту гуеву гору!), а потом еще и этот… Мо Сюаньюй! Как будто он, Цзян Чен, мог не узнать этого болвана-Усяня и без его идиотских гримас! Что за ерунда!       Чем больше вина попадало в желудок Цзян Ваньиня, тем более экспрессивной и возмущенной становилась его речь и тем более забавным, на взгляд Мэймао, делалось его недовольное лицо. Так, на очередное язвительное высказывание в сторону высокомерных Ланей и особенно-невыносимого Хангуань-цзюня, который «всегда там, где творится хаос», Мэймао не удержался и, расхохотавшись, заявил, что того со вторым господином Лань судьба вечно носит по одним и тем же тропам! И точно ли «хаос» их поджидает или они сами его, в итоге, своим глупым противостоянием и создают — еще разобраться надо!       Цяо Мэймао показал ему язык и хотел уже бежать, но Ваньинь быстро схватил его за торс, прижал к себе и за подобные вероломные речи кулак Цзян Чена знатно прочесал макушку Мэймао, превратив и так лохматые пряди в настоящее гнездо! Зато вымолив наконец прощение, он так и остался практически полулежать на Цзян Ваньине, любезно позволившем насытиться теплыми объятиями. Сам Цзян Чен уже давно сел бы как положено, но ради Цяо Мэймао не двигался, давно уже привыкнув к возросшему за последние годы уровню чужой тактильности. Каждый раз, когда они встречались, Цяо Мэймао касался его, словно пытаясь утолить свой голод наперед.       Следующим за Лань Ванцзи под хлесткую словесную раздачу Цзян Ваньиня попал Вэй Усянь. Точнее его нынешнее вместилище по имени Мо Сюаньюй. Цзян Чену уже успел разузнать, что тот был очередным внебрачным ребенком прошлого главы Ланьлин Цзинь — Цзинь Гуаншаня. Ранее родителю не особо нужный, по достижении четырнадцати, глава ордена забрал его на обучение в орден, однако, не достигнув никаких успехов на ниве совершенствования тела и духа, тот вскоре был с позором отослан назад — Мо Сюаньюй оказался гомосексуалом, причем весьма дурным гомосексуалом, который открыто приставал к соученикам и даже к своему старшему кровному брату! В довершение всего, в дом матери Мо Сюаньюй вернулся еще более чудным, чем раньше, от чего его быстро стали принимать за деревенского дурачка!       Говоря об одном из многочисленных бастардов, Цзян Ваньинь не мог не затронуть и ныне покойного многодетного отца-осеменителя. При осаде горы Луаньцзан, больше всех ретивости проявлял именно Цзинь Гуаншань, выпив Ваньиню не мало крови, своим бескомпромиссным требованием заплатить за жизнь жизнью! А сейчас Вэй Усянь забрал тело его незаконнорожденного сына, и Цзян Чен считал произошедшее весьма ироничным. Впрочем, если быть до конца честным, Ваньинь совсем бы не возражал, если бы какая-нибудь неприятность случилась и с третьим сыном Цзинь Гуаншаня. Ляньфан-цзюнь приходился Цзинь Лину младшим дядей и своей неизменно-сладкой улыбочкой всякий раз вызывал у Цзян Чена изжогу.       Пока Цзян Чен пребывал в своих мыслях, Цяо Мэймао, что все это время расслабленно слушал его эмоциональный монолог, нежась в теплых объятьях, неожиданно погладил его по захваченному в плен предплечью, и запечатлел на том короткий поцелуй. А затем посмотрел так сложно, но точно недовольно, заставив Цзян Чена всего оцепенеть. Он знал, что Цяо Мэймао тоже не жаловал Цзинь Гуаньяо, хотя никогда и не объяснял причин своей столь острой неприязни, предпочитая не говорить о нем вовсе.       Вот и сейчас, стоило Ваньиню всего раз упомянуть имя нынешного главы клана Цзинь, на его запястье вместо невесомого касания губ, отпечатались два полукруга от сомкнувшихся челюстей, от чего он вздрогнул всем телом от неожиданности и ошалело посмотрел на Мэймао.       — Ты совсем уже того что ли? Небось с самого утра здесь пьешь? Снова принялся за свое?       — М-м, ну почему же с утра? Нет. Мы сели уже на закате.       Цзян Чен бросил взгляд в окно и выгнул бровь, небо снаружи только-только начинало окрашиваться вечерним багрянцем:       — Еще светло.       — Аха-х, точно! Какой ты внимательный, Красавчик!.. Тогда, возможно, это было вчера?.. — Мэймао вновь поймал чужую ладонь, отогнул плотную ткань рукава и широко мазнул языком по обнажившемуся сгибу локтя, глядя шалыми и совершенно пьяными глазами, прямо в глаза Цзян Чена.       — Это ты у меня сейчас спрашиваешь? Арх.! Да ты!.. — чужая зависимость вновь колыхнула в груди раздражение, горькую вину и злое бессилие, в то время как Цяо Мэймао бесстыдно терся лицом о его руку как огромный игривый кот. Заглядывал в глаза после каждого, оставленного им, поцелуя, вызывал колкие мурашки и некоторый трепет, гипнотизировал, что глаз не оторвать, —… Хе, — и это смиренное «Хе» сказало им обоим куда больше, чем целый ворох неуклюжих фраз.       Позволив Мэймао еще некоторое время послюнявить его руку, после чего решительно сдвинул в сторону столик с выпивкой и закусками, замотал придушенно пискнувшего заклинателя в цветастое шелковое покрывало и, затушив всплеском ци все свечи в подставках, прижался к тканевому кокону со спины:       — Спи!       Утром Цзян Чена Разбудил непростительно бодрый Цяо Мэймао. Ухахатываясь с его помятой физиономии, он стянул с него одеяло и, пока Ваньинь умывался и приводил себя в порядок, Мэймао сервировал все тот же небольшой столик, поставив на него исходящую ароматным дымком миску с похмельным супом, а сам вальяжно разлегся на кушетке.       — Значит Вэй Усянь, все же, и впрямь вернулся. Что теперь будешь делать?       — Что-что? Поймаю и ноги переломаю, — смотреть на лоснящуюся довольством физиономию было не слишком приятно, но Цзян Чен уже привык, что, сколько бы Цяо Мэймао не пил накануне, после стольких лет практики от похмелья тот не особо страдал, в отличие от самого Ваньиня, так что суп оказался весьма кстати, — Признаться, я не особо верил, когда ты на протяжении долгих лет, как попугай твердил, что это непременно произойдет. Но, в любом случае, этот болван себе не изменяет, только вернулся и снова куда-то влип.       Цзян Чен ведь нарочно ударил Мо Сюаньюя Цзыдянем, ведь уникальная способность этого оружия состояла в том, что при ударе он разделял душу и тело, если оно было одержимо злым духом, захватчик безо всяких исключений изгонялся из жертвы. Но Вэй Усянь после касания плети продолжал двигаться как ни в чем не бывало, а значит оставался лишь один вариант — тело его шисюну отдали добровольно. В библиотеке собственного ордена Цзян Чен нашел обрывочные описания парочки подходящих ритуалов из запрещённой практики, где платой было физическое тело заклинателя, пожертвованное духу добровольно в обмен на исполнение заветного желания. Как только злой дух попадал в тело заклинателя, контракт считался заключеным и дух был обязан выполнить желание призывающего во что бы то ни стало, иначе, по истечении срока контракта, он будет окончательно уничтожен, а его душа и тело разорваны навсегда! За многие сотни лет было всего три задокументированных случая, и всегда желанием было одно — месть.       Цзян Ваньинь догадывался, что затюканый родней мальчишка наверняка хотел отомстить семье Мо, но ограничился ли он этим? Или же… он хотел стереть с лица земли и родню со стороны отказавшегося от него отца? Может ли тогда и Цзинь Лин быть в опасности?       — Но тогда Мо Сюаньюй обратился явно не по адресу! — как бы Ваньинь не проклинал Вэй Усяня в слух, сколько бы людей не считало того бессердечным и неблагодарным злодеем потерявшим рассудок и не пожалевшим даже свою семью негодяем, Цзян Чен и мысли не допускал, что тот может намеренно нанести сыну Цзян Яньли какой-либо вред. Вот еще!.. Слава о Старейшине Илин, конечно, шла дурная, и умер он действительно ужасной смертью, но Ваньинь, не задумываясь, мог поставить собственный меч, что этот болван наверняка был самым безобидным блуждающим призраком за всю историю. Невыносимым, глупым и надоедливым, но точно не безжалостным!       Но тогда главная проблема была не в этом. Отказываясь от мести, Вэй Ин отказывался и от выполнения контракта, а значит наносил непоправимый вред уже себе! И вместо того чтобы честно во всем признаться и попросить помощи, этот болван, как какой-то трусливый пес, прятался сейчас за высокими стенами Гусу Лань! Арх!       Слушая злое шипение Цзян Чена и вторящее ему потрескивание Цзыдяня, Цяо Мэймао извлек из своего широкого рукава пару тонко звякнувших фарфоровых кувшина. Цзыдянь на мгновенье стрекотнул сильнее, но протянутую полную пиалу Цзян Чен все же принял.

*****

      День потихоньку начинал клониться к вечеру, обеденная жара спадала и по улицам вновь туда-сюда стала сновать толпа народу. Цяо Мэймао отмахнулся от предложенных ему красноватых ломтиков Юйчжагань и протянул вперед тонкую расписную пиалу, жестом указывая наполнить ту вновь вином. Хихикнувший юноша в расписанном цветами жасмина одеянии тут же выполнил его указание, не забыв и про себя, и про других гэдзи, сидящих за столом.       Цяо Мэймао прибыл в этот небольшой городок в Цинхэ Нэ еще поздним утром, и теперь коротал время в местной чайной, арендовав отдельную комнату с чудесным резным балкончиком, удачно выходящим на единственную торговую улицу города. До назначенной на вечер встречи оставалось еще достаточно много времени, а потому Мэймао наведался в местный бордель и купил себе в компанию пол десятка шлюх, совершенно не желая выпивать в одиночестве. Трех девиц названных типичными для теплого дома цветочными именами и двух парней — совсем еще молоденького смешливого юношу, которого Мэймао тут же окрестил «Золотцем», за яркое желтое платье, чрезмерно украшенное различными побрякушками, и мужчину чуть постарше, представившегося как Лю Бан. Оказалось Лю Бан неплохо владел двухструнным Хуцинем и оказался невероятно везуч в игре в кости (играй они на деньги, а не на шуточные желания, Мэймао имел бы все причины переживать за сохранность своего кошелька!)       Пока проигравший в этот раз Золотце с набитым пельменями ртом пытался объяснить одной из девушек загаданную Лю Баном фразу, а та, забавляясь, делала вид, что не понимает, внимание Цяо Мэймао привлек бодро шагающий по улице торговец, разодетый как заклинатель. Давно не мытые волосы были собраны в потрепанный хвост, простенький меч на поясе периодически шлепал мужчину по коленям и ляжке, а грудь пересекал ремень небольшого переносного лотка с разложенным на нем товаром. Женщинам и юным девушкам он продавал пудру и румяна, а заметив мужчин пытался продать тем какие-то бумаги, и ведомый любопытством Мэймао прислушался.       — …Господин, берите сразу три: один повесите на дверь, второй — в гостиной, а третий — в изголовье кровати. Клин клином вышибают — изображение столь порочного и нечестивого человека не пропустит в ваш дом ни одну тварь! Всего десять монет сразу за три изображения старейшины Илин, таких цен вы еще не видали!       От подобной речи Мэймао поперхнулся вином и, откашлявшись, тут же расхохотался. Ну надо же! Жуткие изображения Вэй Усяня теперь впаривают людям в качестве оберегов!       Торговец пошел дальше, а Цяо Мэймао крикнул слуге принести еще вина и вновь вернулся к игре.       Спустя некоторое время по улице пронесся растрепанный Цзинь Лин, Мэймао хорошо знал этого мальчишку, с удовольствием общаясь с племянником Ваньиня во время своих встреч с Красавчиком. И потому совсем не удивился, когда спустя одну сгоревшую палочку благовоний заметил небольшую делегацию из Юньмэна, сопровождающую своего главу. Мэймао легонько свистнул и, приподняв лёгкую газовую занавеску, помахал Цзян Ваньиню рукой. Тот остановился, выгнул брови и был уже готов плюнуть в Мэймао какой-нибудь ехидной фразой, как откуда-то с соседних улочек ветер донес звонкое: «Отвали! Я тебе ноги переломаю!». Цзян Ваньинь обречено закатил глаза, пробормотав что-то вроде: «Да что же это такое! Какое же все-таки несносное дитя!», развернулся и, ускорившись, поспешил на помощь племяннику, а Мэймао протянул Золотку вновь опустевшую пиалу для вина.       — Расскажи мне, — лениво произнёс Мэймао, обращаясь к самой старшей из девиц, — О своей жизни в цветочном доме.       — Знаете, господин, — задумалась гэдзи, глядя ему в глаза и чуть улыбаясь краешком губ, — Не так уж плохо, если не считать побоев. Множество клиентов. Множество…       — Я имел в виду другое… Впрочем, продолжай.       Темноволосая красавица рассмеялась, накручивая на палец локон; после приятно проведённого дня за пределами опостылевших в край стен борделя она и сама была не против поболтать с этим странным, но щедрым господином.       — Я спала с заклинателями… Почти с небожителями, господин! Представляете? У них даже члены больше!.. Самые разные совершенствующиеся, с самых разных уголков Поднебесной!.. Я толком ничего не успела узнать про этих ваших Вэньских псов, кроме того, что один из них отдал хозяйке целых шесть серебряных, чтобы сорвать мой девственный цветок, едва мне исполнилось тринадцать. Их здесь и до войны не особо любили, были у меня всего пару раз… Те, что с золотыми цветами, любят домашних, милых и кротких. А еще мальчиков, да. Они часто выбирают мальчиков, чаще прочих. Наши вот, из Цинхэ Не, те вьются вокруг потаскушек с молочно-белой кожей. Прямо дуреют от таких!.. А обычные люди! Они едва сдерживаются, чтобы не кончить, как только я раздвигаю ноги! Жаль только, что почти все из них мягкие и рыхлые, спать с такими после твоих собратьев — совсем не то удовольствие. А ещё они часто бывают грубые и жадные к тому же, — опытная гэдзи изящно перегнулась через стол и потянулась ладонью к Мэймао, но он легко отклонился назад, не позволяя чужим пальцам коснуться себя. Девушка недовольно хмыкнула, вновь усаживаясь на свое место, чувственно облизнула губы и продолжила:       — …Попадались мне и монахи в светлых одеяниях, вот те — настоящее удовольствие. Такие часто жалуются, что я слишком тощая, что мне нужно больше заботиться о себе и ценить себя, такие нежные и обходительные, но на самом деле им всем тоже нравится мое тело. Правда, после страсти их всегда грызло чувство вины. Вроде как какие-то из их правил запрещают им предаваться плотским утехам… Если бы не это лицемерие, вы бы были моими любимчиками…       — Ты ошиблась. К «монахам в светлых одеждах» я никак не отношусь, — распознать в отверженной женщине обиду было просто, но подобные речи девиц из борделя уже давно не трогали его сердце, а собственный комфорт ныне для него стоял выше чужих мелких обид. Поэтому Цяо Мэймао лишь рассмеялся и вновь бросил игральные кости, погружаясь в мысли о творящемся в Цзянху хаосе.       Тринадцать лет назад, объединившись, кланы установили сто двадцать одну каменную тварь на вершине горы Луаньцзан, опасаясь возвращения Старейшины Илин и насильственного захвата им тела, но минул год и ничего не случилось. Минул второй, пятый, десятый и ничего не случилось… Сейчас шел уже тринадцатый год, но ничего жуткого по-прежнему не произошло, кроме того, что по дорогам Цзяннани теперь бегал шебутной Мо Сюаньюй, лишив покоя Цзян Ваньиня, Цзинь Лина, Лань Чжаня, а теперь и самого Цяо Мэймао. Не то чтобы он когда-либо сомневался в возвращении Вэй Усяня, еще из обрывков памяти Лин Цзыху помня о большом таймскрипе в сюжете мультсериала, но сожалению, без подробностей. Потому что Вэй Усянь, сам того не понимая, уже вляпался в такую кучу дерьма, что зловонными брызгами обещало накрыть практически каждого в их чересчур тесном заклинательском мирке.       И подробности всей этой непростой ситуации Мэймао как раз собирался выяснить на назначенной на сегодня встречи.       Внимание Цяо Мэймао привлек громкий лай. Крупная черная собака-оборотень пронеслась по улице, распугивая уже редких прохожих, и скрылась в том же проулке, куда не так давно свернул Цзинь Лин, а после и Цзян Ваньинь. В это время одна из девиц отобрала у Лю Бана, распевавшего откровенную пахабщину, его хуцинь и сама затянула песню про цветущий фруктовый сад. Правда, у изрядно выпивших парней спелые яблочки быстро превратились в сочные персики, а незадачливый садовник почему-то потерял штаны… Мэймао усмехнулся, предложив свой вариант рифмы к тем самым потерянным штанам, как ветер откинул газовую занавеску в сторону, и сердце Мэймао ухнуло куда-то глубоко в желудок! По улице внизу, окруженный атмосферой безмятежного лунного света, двигался настоящий икемен, словно сотканный из снега и льда, безупречный с головы до пят.       Лань Чжань вел перед собой нервно причитающего Не Хуайсана, но на взрыв несдержанного смеха резко вскинул голову вверх. Цяо Мэймао едва успел скрыть лицо веером, чувствуя, как мгновенно взмокла его спина. Уже через пару мгновений, под нарочито громкий вскрик Не Хуайсана и набирающий громкость шум внизу, Мэймао вздернул за шиворот пискнувшего Золотко, прикрывая аляповатое желтое платье собственным спешно сброшенным верхним халатом, сунул в руки раскрытый веер и поспешно нырнул под стол. Быстрее всех сообразивший Лю Бан быстро вынул из волос юноши заколки, от чего темные пряди рассыпались по плечам и, усадив Золотко полубоком к столу, встал так, чтобы закрыть собой стол и частично юношу в великоватом ему чжаошане господина.       Когда пару мгновений спустя дверь резко распахнулась, в комнате уже вновь играла музыка, девушки смеялись и кокетливо шушукались, лишние столовые приборы были спрятаны под их подушками, а Лю Бан, проходясь гребнем по темным прядям Золотка, свивал те в затейливые косички:       — Не вертись! Сам же попросил переделать тебе прическу.       Расстояние до стола Лань Чжань преодолел так же стремительно, как и ворвался в комнату, резко выдернул из рук юноши веер, которым тот старательно прикрывал лицо, и замер.       — Эй! Ты еще кто такой? И что себе позволяешь?       Лю Бан выкрикнул еще пару возмущенных фраз, но Лань Ванцзи не обратил на того никакого внимания, впившись взглядом в попеременно краснеющего и бледнеющего юношу перед ним. На улице ему на миг показалось, что он видел совсем иное лицо… Он с разочарование протянул отобранный веер его владельцу, молча поклонился, как бы извиняясь за вторжение, и, окинув помещение еще одним внимательным взглядом, вышел вон.       Мэймао, что со своего места мог наблюдать только безукоризненно чистые светлые сапоги, выдохнул и растекся под столом полудохлой медузой. Все эти тринадцать лет он старательно избегал подобных встреч, полностью согласный с тем, что в Цзянху все уже давно считают Хоншоу-шушэна сначала пропавшим, а затем и мертвым. Цяо Мэймао давно уже свёл с лица приметный шрам в виде краешка Вэньского солнца, сменил прическу и стиль одежды, немного изменил форму ушей, сделав те чуть оттопыренными, и убрал небольшую родинку на щеке. Он давно уже не носил меч, лишившись его в тот проклятый день, теперь на его поясе удобно расположилась потёртая Минаа, а в руках часто мелькал широкий расписной веер или четки. Теперь Рэн-Ту с ним связывала лишь общая фамилия, весьма распространенная на правом берегу Янцзы; Мэймао больше не представлялся личным именем, пользуясь тем, что когда-то в пятнадцать дал ему старик Лао Бэй, и даже успел обзавестись новым хао — совершенно простым и однозначным. И теперь о том, что Цяо Тай — «Цзюцзяй-цзюйши» и Цяо Мэймао — «Хоншоу-шушэн», это один и тот же человек, знало крайне ограниченное число людей, в которое ни один из братьев Лань не входил.       Лю Бан помог ему выбраться, Золотко протянул назад верхнее одеяние, а девицы подобрались ближе, не желая пропустить ни слова. Но Цяо Мэймао лишь протянул каждому из них по монете, рыкнул, чтобы не болтали о произошедшем и прогнал прочь, кивнув на последок Лю Бану и добавив в его ладонь еще один серебряный кругляш. Настроения веселиться у него больше не было.       Как Мэймао разумно полагал, его встреча с Не Хуайсаном отодвигалась на неопределенный срок. Застигнутый Хангуань-Цзюнем и зная о резком нежелании Цяо Мэймао раскрывать свою личность перед вторым Нефритом, тот вряд ли теперь рискнет заявиться на встречу.       И, если Цяо Мэймао не желал ещё одного незапланированного столкновения с прошлым, нужно было срочно выбираться из города. А еще лучше найти Цзян Ваньиня — Вэй Усянь сейчас явно не стремился под крыло своего шиди, избегая всеми правдами и неправдами, а Лань Чжань с Красавчиком вовсе никогда не ладили, так что именно с ним Мэймао сегодня было наиболее безопасно.       Пока Цяо Мэймао поправлял свои одежды и оплачивал счет, по улице вновь пронеслись двое юношей:       — Сумасшедший обрезанный рукав! Ты оскорбил моего дядю, так что можешь считать себя уже наполовину мертвым!.. — завернув в очередную улочку и убедившись в отсутствии преследования, Цзинь Лин с перекошенным от злости лицом ткнул пальцем в грудь Мо Сюаньюя. На последних словах его ломающийся голос едва не дал позорного петуха и, смутившись, продолжать он не стал, лишь махнул рукой, будто бы отгоняя мух, — Сейчас я тебя спас и отпускаю, мы в расчете. И нам не стоит больше пересекаться!.. Но если ты опять примешься за старое, не вздумай путаться ни с кем из моего клана, понял?! Иначе я за себя не отвечаю!       Цзинь Лин развернулся и пошел прочь, но сделав не больше десятка шагов, обернулся:       — Чокнутый чудила, почему ты еще здесь? Уходи.       Вэй Усянь стоял на том же месте и, мрачно глядя на растрёпанного мальчишку, громко и решительно выдохнул:       — Прости.       — Что?       — Прости за то, что я сказал тебе на горе Дафань.       Цзинь Лину не первый раз говорили гадости, затрагивая его родителей, и ему все еще было сложно сдерживать себя, свою обиду и реакции, однако никто еще столь серьезно не просил у него прощения. Это «прости» обрушилось на него так неожиданно, что он вдруг почувствовал себя ужасно неловко:       — Ничего страшного! Ты все равно не первый, кто так говорит, — смутившись, Цзинь Лин быстро замахал руками, продолжая тараторить, — У меня ведь и правда нет отца, который мог бы меня учить. Зато моя матушка самая добрая женщина на свете! И пусть мы не так часто видимся из-за ее болезни, но это не значит, что я теперь человек низшего сорта, ясно! Я гораздо сильнее всех вас, вместе взятых!       Вэй Усянь улыбнулся, после случая на горе Дафань, он был ужасно зол на себя, и теперь был рад, что Цзинь Лин мог его простить, но вдруг изумленно замер. Что значит — «мы не часто видимся»?       Он только открыл рот, чтобы спросить, как, окончательно смутившись, подросток махнул рукой и вновь собрался броситься прочь. Решив, что жизнь Цзинь Лина сейчас все же важнее вопросов и его срочно необходимо было избавить от проклятой метки, которую мальчишка успел подхватить в гробнице под Холмом-людоедом, Вэй Усянь рывком приблизился и резко ударил уже развернувшегося юношу ребром ладони по шее. Аккуратно уложив на сына дорогой шицзэ на землю и стараясь как можно скорее разобраться с темной меткой, Вэй Усянь подумал, что зря он все это время так старательно избегал любых разговоров о произошедшем тринадцать лет назад.       Ему следовало срочно найти Лань Чжаня и о многом того расспросить.