жемчужина

      Курс за пару недель менялся трижды. Сверяясь с компасом и вставая за штурвал, Роб глядел вдаль ― силился не проклясть море.       В ответ?       В отместку.       Китовьих фонтанов не видать ни на норде, ни на зюйде. Ветра не доносили их зова ― Робу казавшегося призрачным, будто на развалинах старых усадеб, куда влезал мальчишкой.       Всё думал ― авось и стерпится.       Авось и минке наконец покажут свои хвосты.       Ждал узреть и другой ― нема. Не свисай с пояса леуку, Роб ту встречу средь четверговой ночи впрямь принял бы за сон.       Ему как-то такие привиделись. Глубокие, словно заводь-воронка, куда несёт безвольный корабль, ― из которой вынырнул с трудом.       Очухиваясь, чуял запах рыбьей чешуи.       Пробуждаясь последние дни, к нему попривык.       Юнец ― ежели и впрямь его таковым назвать есть причина ― являлся в видениях, стоило Робу сомкнуть глаза и внять покачиванию барка.       В самом деле гарпун, что ли, приберечь на ночь. Неведомо, что морским тварям придёт на их расплывчатый ум.       А тебе, Роб?       Нут не болтал о том, каковы намерения у этих его хавсро ― насылать, вестимо, бурю не только злые создания могут. Иначе б не рубил родным леуку ныне узлы.       Али он, хавсро-то, тоже другой ― вроде Роба, которому и дома не любо, и средь чужаков не по себе.       Что на земле, что в море на барке. Может, и впрямь душу пустить куда-то ввысь?       Затягивая кошачьей лапой вельбот ― авось пригодится в последующие деньки, не угадаешь, ― Роб пригляделся к группке матросов, что на банке перекидывалась в гурку. Показалось, болтовня их больно тихая ― словно не друг друга опрокидывали в партии, а поминали неведомо кого.       Чай, Роба. Уж заранее, коли барк их уж с месяц почти болтался по горбам волн.       Роб в юношестве бывал на кораблях, капитанов которых грозились сварить заместо утренней трапезы.       Его не разжуют. Мясо, верно, больно горько ― да кости крепки, чтоб разгрызать. Саамцы одни дух его прощупали однажды ― да прозвали Куйвой.       Нас не топчи. Свои!       Закончив с узлом, Роб поднял голову, заприметив ― матросня глядела на него. Почудилось, от такого взора новая буря того гляди громыхнёт ― от неё разве что не спасёшься.       Тут уж детей моря винить будет не в чем.       Сколько б ни сплавился кругом ― то за минке, то ещё за какой бедой, ― понял Роб вот какую штуку. Смертоноснее человека нет таки никого ― сколько ни проси море уберечь от его же чудовищ, а оглядываться на родимой палубе не забывай.       Вот для кого гарпун ему в каюте надобен. Не для юноши, что гостит в его снах.       С матроснёй вертелся Олав ― упрашивал дать разыграть хоть одну-у-у партейку.       ― Олав! ― окликнул его Роб и присвистнул. Тот вскинулся. ― Ты узлы вязал?       ― Я-а!       ― Подь-ка сюда. Переделаем воробья этого.       Олав переглянулся с матроснёй ― идти, не идти? — а придержав шапку, всё-таки пустился к Робу вдоль сырой палубы. Матросня вернулась к игре.       ― Сядь, ― кивнул Роб на банку напротив. Олав плюхнулся на неё, сомкнув колени. Дрогнул ― словно за бок его ветер щипнул. ― Гляди вот, как надобно. Дело нехитрое.       Наклонившись к нему и уперев локти в колени, Роб завязал узел, сорудовав руками. Протянул Олаву другой линь.       ― Понял? Опробуй теперь. Первым делом знать это должен, а уж потом затачиваться в гурку. ― Наблюдая за его робкими движениями ― пальцы-то ещё совсем детские, ― Роб вздохнул. Олав вздел на него взор ― в белёсом дневном свете глаза чудились полупрозрачными, что стекло трактирных бутылок. ― О чём ропщут?       ― А?       ― Матросня-то.       ― А-а… Да на вас вродь как, ― пожал плечами Олав, понизив голос. ― Дескать, ни минке, ни хрена. Вот и… Боятся, эт я вам по секрету скажу, что ковш подымать прийдётся, не успеем к берегу пристать, ну и… Поминают всяко.       ― Всяко? ― уточнил Роб, взяв из рук Олава сплетённый узел. Фальшивка ― распустив, вернул ему линь.       ― Ну да, ― ещё тише заговорил Олав, не глядя на него. ― Старый кэп у них был, вот они его… и того, как алкионовы дни наступили. Ну не все, знамо дело.       ― Это за что же?       ― Золотой ключик всё искал, чтоб компас завести, ― хмыкнул Олав, вручив ему новый узел.       ― Ну теперь годится, ― сказал Роб. Олав разулыбался ― будто в награду получил далеры на сласти.       О старом-то капитане Роб тоже слыхал ― всякое. Что вроде как и минке вельбот перевернул, и гарпуном был заколот в попойке на барке, и в «Пьяном гарпунщике» много кому поднадоел своей рожей.       А ещё, слыхал, прошлый капитан не был норвежцем. Вот кой-кто на него гарпун и заточил ― вроде как шутку сыграть, а вроде как и разведать ― таково ль у чужеземца нутро, что и у северян.       А у тебя, Роб?       Хмыкнул вслух аж ― да уж подавно болтали, что не то.       Не человечье.       ― Вы, кэп, к ним приглядитесь, ― зашептал Олав, прикинувшись, что с узлом невесть чего напутал. ― Море с людьми всякое вытворяет. Да же?       ― Даже и не то.       ― Я вот слыхал, ― продолжил Олав, округлив полупрозрачные глазюки, ― что к вам, мол, нож воротился, как по волшебству. Тоже, слыхал, море чудит. Да же?       ― Даже и не так. Ступай, Олав. Не то выспросят опосля, о чём трепались.       Тот хотел было обернуться на матросню близ второй палубы ― да Роб несильно пристукнул его пальцем по коленке.       Беги, беги.       Притихнув, Олав сбежал куда-то в трюм.       Море ― кудесник, наводящий чары. Сам Роб знавал тех, кто снять их не мог, и сойдя на берег.       Сам-то под какими?       Али чьими.       Оглядев леуку в ладони, Роб провёл большим пальцем по рукояти ― где таились саамцкие символы и знаки да ветвились оленьи рога. Из-под ногтя сковырнул грязь, зацепившись-отерев зазубрину, ― глядишь, усугублял чужое колдовство.       Впитывал.       Впрямь, верно, не стоило ему ходить в море до поры ― пока волосы не станут цвета мяса сельди, а кожа не высушится, будто рыба на плетне.       Мог противиться ― а не смел.       Ежели море шепчет, словно дитя во сне, ― лучше ему внять.       Поднявшись, Роб запрятал леуку в ножны на поясе ― авось сгодится ещё для чего. Олав даже, птенец глупый, видал-предупреждал ― стерегись, стерегись, капитан.       На что врага ищешь под водой, коль те, что на земле, властвуют.       Матросня негромко переговаривалась ― беседа потекла живее, стоило Робу к их компании приблизиться. Троица, завидев его, выпрямилась ― кашлянул один. Пара игроков вскинула головы ― а игру не завершила.       ― Триста далеров мне профукал, ― возвестил Кнут, потерев ладони друг о друга. Оскалился, словно дикая островная собака. ― Отдавать бушь?       ― Потом. По-том…       ― «Пото-о-ом, пото-о-ом», ― передразнил Кнут, поднявшись и встретив наконец Робов взор. В глаза врезалось что-то ― будто он налетел на риф, осколок которого затерялся на дне зрачков. ― Капитан Гре-эй. Присоединитесь? Али сыграете без нас?       ― Не до игр, Кнут. Помнится, тебя с утра ещё отправили свериться с картами, ― напомнил Роб. Внизу что-то громыхнуло ― матросы собирали мелочь, посыпавшуюся с бочки. ― Докладывай.       ― Не успел пока.       Заведя руку за голову, Кнут почесал затылок. Вздохнул, отводя взор.       Возрастом он едва догонял Роба. Поступками годился, правда, в юнги. Небось узлы вязал хуже Олава.       ― На гальюн, ― распорядился Роб.       ― Но…       ― Килевать, стало быть. У нашего боцмана ― слухи-то врать не будут ― тяжёлая рука, ― прищурился он.       Кнут таращился на него ― под кожей лица взбухли желваки, словно неведомая зараза.       Та же, что однажды привёз старик Грей из Стокгольма. Будто вместо столичного зверька в подарок.       Теперь она будет жить с нами.       ― Плох тот кэп, который матросню запугивает, а. Знавали таких, ― хмыкнул Кнут, скрестив руки на груди. Роб проследил ― нет, оружия при нём не водилось. Не поумнел ещё на этом корабле. ― И тот, что к минке не выводит.       ― Воротятся ― сыщем.       ― Воротя-а-атся? ― протянул Кнут, разевая рот. ― Да как же? А говаривают, дескать, вы их по запаху, ― поднял он пальцем кончик своего носа, ― вынюхиваете. На ихнем языке того ― балакаете. Так и что же? Верно говорю, братцы?       Парочка ему и поддакнула. Те, которых Роб частенько видывал за сплетнями, жующими табак втихушку.       В груди вскипело что-то ― словно подымался крупный пузырь из-под воды. Лопнет ― зальёт их до того, что воду станут выкашливать.       Он хватанул Кнута за шкирняк, за шею ― потащил к штирборту, визгнувшего, как       это ты ― мой       позади кто-то его окликнул. Взор застлало, словно давненько уж погрузился на самое дно. Там, где хавсро с земным молодняком забавляются.       ― Кэп! ― крикнул кто-то.       Словно с поверхности воды.       Не докричатся.       ― Со сплетнями не хрен делать на грёбаных китобойцах, ясно тебе? ― тряханул Роб Кнута, вдавив животом в борт ― того гляди кишки повалятся в задник штанов. ― Услышу ещё хоть слово ― рыб отправишься кормить и гнить на самом дне. Заодно, может, минке привлечёшь?       Роб вдавил его крепче ― пока не послышались хрипы. От него? От кого-то позади?       Море вышёптывало, что ли, ― давай-давай, он же       просто ублюдок       очередной в твоей жизни, Роб, ― таких и губить, как минке, не жаль.       По минке и тем, случается, слёзы проливаешь. Они-то глупыши ― ничегошеньки не сделали.       ― Кэп, да ну его, ― бросил кто-то. Тронул Роба за локоть ― тихонько, словно подбираясь добычу выкрасть у зверя. ― Оставь, оставь. Глянь лучше вон, что за улов! Аж лебёдка кренится…       Роб обернулся, всё ещё наклоняя Кнута головой с борта. Сетёнку они ставили лишь для ловли рыбёх на ужины ― чтоб сэкономить запасы провизии. Авось и впрямь минке увлекут «Фрейю» к океану.       Матросня суетилась на корме, покрикивая, словно ребятня. Отшвырнув Кнута, Роб глянул на него ― взглядом хлестнул по роже.       Кнут ― в ответ. Сам-то не рискнёт дотянуться.       ― Море возблагодари, что улов щедрый дало. Коли не так ― давно б камушком ко дну пустился.       Сплюнув ему под ноги, Роб направился на корму. Матросня расшумелась пуще, вытягивая куль с рыбой ― сельдь да пикша.       Средь них шевельнулась рыбина покрупнее. Матросня подналегла на лебёдку втроём ― лишь бы сеть водрузить наконец на палубу.       ― Тяни, тяни-и, ну, ― приговаривал Нут, преградив Олаву дорогу рукой ― рвался под чужие локти.       Метнувшись к корме, куль хлябнулся донцем о палубу. Рыбы запрыгали, как сеть распалась, будто весенний цвет лепестками.       Явили самую крупную.       Матросня отшатнулась ― кто-то поскользнулся на рыбине. Олав ахнул за рукой Нута.       ― Ну и диво… ― прошептали за Робовой спиной.       Он встречал этого юнца ― не в Будё, не на родном Эланде, не даже в холёном Стокгольме.       Юноша ворочался на корме, стряхивая с нагого торса рыбёх. Бабий в точности ― ежели не считать отсутствующих титек. Хвост елозил перед матроснёй ― хлестнул трижды ластами так, что эхом ответили бочки вдоль бортов. Вняли ему ― насмехались.       Юнец болтал на древнем языке ― жестов. Какой всякий, ажно тупой салага, начищающий гальюн, понимает.       Чешуя с хвоста ― перламутровые щитки, что серебряные начищенные монеты, ― осыпалась на палубе. Явила белёсые ноги, не знавшие солнечных поцелуев.       Юноша поджал коленки к животу, что захворавшее дитя. Ежели острых ушей не считать, сошёл бы за человека. Утопленника ― кожа ведь, верно, стылая.       Первым очухался кто-то из матросни слева ― с Робом, вестимо, не согласившись. Лязг! ― звонкий, и остриё гарпуна устремилось на белёсый ком на корме.       Роб ― вослед. Словно тоже кем пущенный, как вынутый из арсенала двузубец.       Одолел бы, право, и врукопашку. Вот матрос, видно, поэтому и стушевался ― когда на гарпун возлегла Робова рука.       ― Не тронь, ― велел. Оглядел одичалые лица мужиков, побледневшее ― Олава, торчавшее где-то у Нута под мышкой. ― Все слыхали?       Раздаривал повод для новых сплетен.       Говаривали, женат ты на деве морской       как пить дать       уж не сынок ли это твой часом?       ― Дьявольское отродье, ― шикнули в толпе. ― Загубит нас. Загубит! Помяните моё слово…       Подступив к юноше, Роб стянул рубаху ― да укрыл его плечи, кожи касаться зарёкшись.       Зарёкшись ― всего.       Он вскинул взор ― будто дитя, потерявшееся в толпе на базаре. Что, малыш, никак заплутал?       Ежели у Олава глаза, чудилось, полупрозрачные, у этого юнца ― испивать можно. До того чистота в них плескалась.       ― Прав Магнус, капитан, ― наконец прохрипел за Робом Нут. ― Хавсро это. Сказывал вам уж про них… Блага от них не дожидайся.       ― Оно поможет сыскать минке, ― ответил Роб, не обернувшись.       Матросня погудела меж собой, словно мюлинги. Вестимо, мыслили ― уж не вручил ли капитан разум буре ещё тогда, когда барк увлекла забавляться стихия?       Сам не ведал. Голову ощупаешь ― вроде как на месте, тряханёшь ― и болтается там, внутри, чего.       О минке Роб не поперву, знамо дело, тревожился. Ежели хавсро болтать умеет       мой язык ведаешь?       выспросить тогда не только о китах его нужда.       это ты ― мой       Роб знавал лишь пару наречий. Ну кое-как балакать мог и с горластыми янки.       С морем, говаривали, он беседы ведёт ― да Роб такому языку, что растворили волны, не обучен.       А уж языку хавсро ― и подавно.       Ног юноша, уворачиваясь в кокон Робовой рубахи, всё ж не разомкнул ― словно ляжки до сих пор склеены чешуёй. В неумытом солнце поблёскивала на палубе, как златые нити богатого одеяния.       Вот и «Фрейя» приоделась ― что любая фру.       Наклонившись, Роб подхватил хавсро на руки. Остриё уха коснулось щеки ― юнец поспешил отклонить голову. Будто ошпарился ― али порезался о щетину.       Матросня расступилась ― будто на виду у свидетелей он вносил невесту на брачное ложе.       это ты ― мой       Гарпуны вослед не лязгнули.

* * *

      Юноша зяб ― словно в Робовой каюте куда холоднее, нежели в морской воде.       Да видно, с ним ― ласковая. А каюта представлялась вражеским пленом. Чай, Робу на дне будет не приятнее.       Кутаясь в Робову рубаху, он забился в угол койки, подтащив под застёгнутые пуговицы ноги ― одни лишь кругляши коленок из-под ворота топорщились. Упрашивали, словно молодому любовнику на ложе принадлежа, ― заласкай.       Роб и касанием бы не решился. Хоть от них юнец вроде бы не таял.       ― Что ты с-сказал им? ― спросил юноша, плотнее вжавшись в угол. ― Они тебя сл-лушают. Бесхвостые.       Изредка только. Да хавсро, вестимо, не объяснишь ― вольный слишком народец.       Не знал Роб ― а чуял, сколько б юноша ни заковывал себя в человечью одёжку.       В полумраке глаза его чудились плавленым серебром ― словно у героя древних легенд. Коснётся взглядом Роба ― и его обратит в статую.       Дотронешься ― такой же ледяной.       ― Что «оно поможет сыскать минке», ― ответил Роб, опустившись на край койки.       Юноша не отодвинулся ― некуда, видно, боле, али не видел в нём назойливого любовника, ― а нахмурился, будто вкусив лютефиск.       ― «Оно»?       ― Узрел уж, что ты юноша, ― кивнул Роб на его коленки под рубахой.       ― Ну конечно! Вот же, у-ушки, ― потёр он за одним, чуть повернув голову. ― Острые. У девиц нет.       На что болтовня о бедных минке, не спешащих навстречу гарпунам, ежели он ― юнец-то ― о всяком-разном способен поведать. Видно, помышлял о том же ― в Роба всматривался, будто само море на него очи подняло.       Не морской Сигурд ― сын его. С какой стороны ни глянь, и Нуту внять можно ― любопытство капитана горе принесть всему экипажу способно.       Уж и необязательно гнаться за морскими сокровищами, о которых болтают завсегдатаи «Пьяного гарпунщика».       ― А звать тебя как? ― спросил Роб.       ― Билли. Ты Роберт, ― вдруг сказал он и чуть склонил голову вбок ― кончик уха коснулся плеча. ― Сл-лышал. Имя для королей. Ты п-правишь в Мидгарде? Над бесхвостыми?       ― В Мидгарде? Нет, ― покачал Роб головой. ― Лишь над этими. Давеча буря разыгралась ― твоё ремесло?       Билли вдохнул носом ― и на шее у него что-то шевельнулось. Только сейчас Роб приметил ― жабры подраздулись, как открытые створки раковины.       Он потёр шею ― там, где однажды цепанул рыболовный крючок.       ― Сёстры меня об-бидели, ― поведал Билли наконец, отведя взор ― поизучал им каюту, цепляясь за места, куда притрагивалось облезлыми лучами солнце через окна.       ― Чем же?       ― Да вот, дескать, о-очень юн я, чтоб на Мидгард глядеть близь.       ― А сколько ж тебе?       ― Сто один рыбий хвост, ― улыбнулся Билли, шевельнувшись. Будто пропащим ― солнцем счищенным, как рукой умелой кухарки, ― хвостом двинуть возжелал.       ― Это сколько в человечьих годках? По-бесхвостому, по-нашенски? ― уточнил Роб.       Билли пожал плечами ― поперву позагибал перед глазами пальцы, что немое дитя, а бросил.       Выглядел, впрочем, он не старше шалопая Олава.       ― Как ты в сетёнку-то угодил? ― спросил Роб и, видя его хмурость, уточнил вновь: ― Сюда, на барк.       ― Пов-видать тебя хотел.       ― Меня?       ― Я за тобой давне-енько слежу… ― протянул Билли ― голосом мягче талой воды. ― Убоялся уже, что не яв-вишься ты да Фимбулвинтер наступит. Ты не как бесхвостые. Ты моё н-наречье ведаешь.       ― Да откель же.       Билли помолчал, вглядываясь поперву вдаль ― а уж теперича в Робово лицо. Словно слепой, его нашедший лишь по голосу.       Неведомо, как на хавсро действовал солнечный свет ― авось и глаза выклёвывал.       Билли об этом помалкивал.       ― Разве море тебе от-тветов не даёт? ― спросил он, не моргая.       Роб помотал головой. Нашёл тоже собеседника ― то ворчит, то ропщет, то журит.       Хочешь не хочешь, а с такими за милую душу разговоры вести перестанешь.       Уж не отдал ли Роб её морю? Однажды.       С тех пор и не слыхал от него ни ответов, ни похвалы.       ― Жадное, ― шепнул ему Билли. Приглядевшись к чему-то на Робовом теле, прищурился ― да потянулся к шее рукой, что гарпун пустил. ― У тебя на шее…       Роб отпрянул ― касания избежал.       С гарпунами всяко сладить проще, как бы ни были остры. А его, хавсро-то, касания ― что? Покромсает? Проклянёт?       ― Раздобуду тебе шмотьё, ― сказал Роб, поднявшись с койки. ― Смирно сиди.       Наказал, точно ребёнку. За одно лишь это, верно, морской Сигурд воззрится на него вновь ― здоровым глазом, единственным.       Тем же, которым не уследил за сынком.       ― Я здесь не пленник. П-пленник здесь ты, ― ответил Билли, не выпуская коленок из хвата.       Роб взглянул на него ― словно броска выжидал. То ли его, то ли судьбинушки.       А-а, добегался?       Близь, близь смертушка твоя.       ― Где моя ст-текляшка? ― спросил Билли, чуть покачавшись на задке, впаянном в койку.       ― Стекляшка?       ― То, что ты прин-носишь морю. На брег. Где?       Он не моргал, Роба оглядывая ― будто взором хотел зацепиться за карманы штанов.       Али ещё какие тайники сыскать.       Стекляшка, на брег… Сунув руку в карман, Роб вынул зеркальце ― вручил ему, шагнув к койке. Будто Билли ― божество, упросившее жертву. Коль сам чего-нибудь желаешь упросить.       Зеркальце он поизучал касаниями, точно ярмарочный шарлатан, по линиям гадающий зевакам.       Вот и Роб пропал. Маленько ещё ― и за так вытянет ему ладонь, судьбу свою вверив в его.