жемчужина

      На исходе дня вперёдсмотрящий заорал с вышины грот-мачты:       ― Вижу фонта-ан!       Матросня засуетилась, словно крабы на побережье. Громыхнули гарпуны ― весь арсенал принялись делить меж собой, будто волки ― кусок гнилого мяса.       ― Снарядить вельбот, ― скомандовал Роб, спустившись со шканцев. Глянул вдаль ― минке прыскал фонтаном, резвясь в воде, будто кого-то ждал.       Его? Билли?       Ну давай, попробуй. Ежели, мол, не страшишься гнева своего вольного       я здесь не пленник       хавсро.       Из капитанской каюты, сколь ни постукивали бы по палубе сапожища матросни, не послышалось ни звука.       ― Кнута и его шушеру не брать, ― бросил Роб Нуту, раздающему матросне гарпуны.       ― Так он же ж более всех желал, капитан…       ― Балласт. Вот кто нас утопит, ― ответил Роб вполголоса. ― Не минке разгулявшийся. И не хавсро.       Нут, подняв голову, поглядел на него, разомкнув потемневшие от табака губы. Словно христианин, взглянувший на древнего язычника.       ― Ужель вам с ним уговориться удалось, капитан? ― прошептал он, стиснув рукоять гарпуна.       От ответа, вестимо, зависит ― вонзит в самую грудину иль нет.       ― Совпадение. Море ему нашептало воротиться, ― ответил Роб, обогнув Нута и прошествовав к штирборту ― где спускали на воду вельбот.       Сам вооружился гарпуном, охладившим нутро ладони. Не то, что ли, ― вот бы Биллину ладошку лучше в ней сжимать.       Али примыкать ею к его щеке да слушать морские сказы.       Вот что нечисто было ― мысли, занявшие Робов ум. Только б не вытягивались от них всходы ― не то замучается пожинать.       Хоть и руки вроде приспособлены       до чего г-грубы у тебя руки       совсем не для того.       Снарядившись в вельбот, Роб обернулся на матросню, замершую на банках. Глазёнки жгли ― не то его, не то Билли в его мыслях.       ― Лечь на вёсла, ― велел Роб, отвернувшись от них, и разместился на носу вельбота.       Договорить не успел, как лодчонка качнулась на волне и чавкнули о воду лопасти вёсел. Минке вдалеке приветствовал, аки старых друзей. Часто они так, что наивные телята, ― гарпун ведь никак не узрят, а человечья речь им не знакома.       Матросня гребла активнее ― стоило Робу глянуть на них через плечо. Было тихо ― байками не обменивались на подходе, словно в ожидании исполнения неведомого проклятья.       Неведомо ведь, наложил ли его на барк и весь экипаж хавсро.       Роб его не спрашивал. Дар Фрейи       его кража       таковым считается?       ― Подналечь, ― зашипел на матросов через плечо Роб и вновь вгляделся вдаль.       Фонтан легонько прыснул тонкой струёй ― и стих. Волна донесла, хлестнув за борток, ― не добраться.       Море дало минке приют.       Вскинувшись, Роб вытягивал шею ― лишь бы что разглядеть за ворохом пены. Матросня зашепталась позади ― диавол диавол диавол морской, ― и Роб крепче сжал гарпун.       Просился в жгучее чужое нутро.       Китовье? Человечье?       Биллино?       Он минке бережёт, верно, что дитя ― игрушки от злой деревенской детворы.       Винить его? Всё равно что на чадо роптать.       ― Упустили, ― проскрипел кто-то из матросни.       Гарпун лязгнул о дно вельбота. Потянуло жёваным табаком.       ― Воротится, ― ответил Роб, опустившись на банку. Прихватив линь, принялся опутывать им ладонь ― ту, где синяки берегла наложенная Билли повязка.       Ужель проклясть он способен, столь ласковыми касаниями владеющий?       Тоже дары ему от Фрейи. Эти-то не забирай ― хоть и вручает.       ― Вряд ли уж, ― вздохнул один из матросов. ― Тут коли морской диавол нас слухает, так и минке не увидать…       ― Да что уж там минке, ― сплюнул другой в воду. ― Кабы домой-то нам вовсе воротиться.       ― И верно-верно ― сожрёт!       ― Пото-опит.       ― Погубит…       ― Ежели ещё словцо прозвучит, ― начал Роб, обернув линем руку ― до пальцев синевы, ― нашпигую гарпунами. Знавали такое? Когда голодные минке и человечиной не брезговали. Оно и вестимо ― вертаются-то порожними. Вдобавок телята маток сосут. А человечинка сама в пасть поплывёт. В вас же дерьма чересчур ― не потонете.       Он разжал линь ― следом о дно вельбота грохнулся гарпун. То ли матросня вздрогнула ― лодка качнулась, ― то ли море шепнуло невесть чего.       Не горячись. Не стоит.       Рвалось остудить, словно заботливая матушка.       Матросы притихли ― только табак у кого-то на зубах поскрипывал. Иль вовсе донце вельбота, обложенное гарпунами да прочими снастями.       ― К барку табанить, ― мотнул головой Роб, обернувшись туда, где недавно ещё прыскал фонтан.       Солнце по волнам прочёсывало лучами ― будто любовалось им в ответ. Руку пекло, и Роб опустил взор на ладонь. Всё казалось, гарпуна она больше не стиснет.       Всё казалось ― даров Фрейи просит. А коли не даст, украдёт.

* * *

      Море жадное на сны ― Робу не дарило ни одного, сколько б ни пробовал приткнуться на матрас, наваленный на рундуки.       С Билли, вестимо, совсем по-иному себя ведёт. Сны ему дарит, как пасынка осыпает наследными драгоценностями.       Билли ― принц. Как ж ты сразу не допетрил?       Море силилось, видно, его выдать за Роберта ― а прогадало. Не король ― всего лишь воин.       Всего лишь глупый моряк.       Годок назад Роб бы сплавился за минке дальше, покуда запасы пресной воды не иссякнут. Нынче ни один остров не мил, да все минке выпрыгнули из рук.       Свечка догорала ― огонь кидал на стены блудные полутени. И Билли помалкивал ― раз лишь вопросил, не успел ли чем обидеть.       Ему-то что ― морскому принцу. Словно до подданного снизошёл. Ежели Роб ему и поклонится, так пусть пощёчин не даёт хвостом за всех почивших минке.       Тень пробежала по обшивке вслед за бликом ― словно лунный свет стал здесь робким гостем да сразу был таков. Вслушавшись, Роб уловил скрип половиц. На бедре теплел леуку.       Это только под Билли половицы не жалуются ― поют словно. Потому, видно, что ножки у него легше ― на земле как следует не набродился.       Удивительно, как под тобой не проваливались. Ты ж столько на плечи водрузил ― придавит.       Блик снова метнулся по обшивке ― прямиком перед Робовым взором, ― и он резко повернулся. Сев, хватанулся за Биллино запястье.       Думал, сжимает в руке нож. А нет ― плясали блики в отражении зеркальца.       Сердце шарахнулось. Роб ― нет.       Али, разбив, вонзит ему в глаза осколки?       Не увидать тебе боле ни минке, ни бела света.       ― Что ты делаешь? ― спросил Роб, отпустив его руку, и потёр переносицу.       Стук в груди потихоньку унимался ― о рёбра эха не слыхать.       ― Лов-влю отражение.       ― Зачем ещё?       ― Чтоб ты остался здесь, ― постучал Билли ногтем по стеклу, ― навсегда.       Вот так хавсро заточают глупых молодых моряков?       Билли иначе глядел ― словно восхотел его освободить.       Больно крепки путы. Так сразу и не сладит.       Коли Роб за всю жизнь не смог, он-то, со своими ладными ручонками, годящимися разве только морошку на мультекрем перебирать, ― и подавно.       ― Сядь, ― постучал рядом с собой ладонью Роб. Билли шагнул ― голые коленки мелькнули из-под рубахи ― и повиновался. ― Дай-ка. Им никого не запрёшь. Глядись вот.       Повернув зеркальце к нему стекляшкой, Роб всмотрелся сам ― ломкие Биллины брови черкануло к переносью, подбородок вскинулся.       ― Я чудно-ой, ― улыбнулся он, потерев под глазом. Повёл перстом за ухо ― словно упрятал там жемчужинку. Давай-ка, мол, ― достань теперь. Хоть пальцем, хоть ртом. ― Только запирать я тебя вовсе не в-вознамерился, Роберт.       ― А чего ж тогда?       Билли вздохнул, опустив глаза, ― гонялся взором за тенями-бликами, что ленивый трактирный кот.       Коленки притиснул к Робовым ― будто искал опору. Чай, не упадёт ― попривыкший маленько к тому, что ноги разомкнулись под слезшей чешуёй.       ― Вижу, моря ты не сл-лышишь. Зова его, ― ответил он, поигрывая зеркальцем в ладонях, сложенных горсточкой. ― А всё чаялся, что последуешь за мной.       ― Далече?       ― В море.       Вон что.       Прав Нут ― вот что случается с глупыми молодыми моряками. Глядишь, дары Фрейи людей с хавсро обручить способны.       Поглядел на Билли ― хорошо, что вслух того не вымолвил. Сколько ни гляди на руки-ноги, сколько отражению своему в море ни хмурься, а всё кажется ― чужой ты самому себе.       Авось в заточении       я здесь не пленник       станет и легше.       ― Ты разве ник-когда не вопрошал, отчего шрамы твои, ― провёл Билли кончиками пальцев близ своих жабёрок, ― изредка плачут? Как море взбеленится.       ― Шрамам болеть положено в хмарь.       Билли подсел ближе, отерев большим пальцем стекло. Роб от него не отомкнулся.       Вдохнул только носом ― сладковатый аромат его близости. Горелый, от свечи, уж перестал его пронзать.       ― Положено, да не так ― чтоб кожу аж рв-вало, ― прошептал Билли.       Он приласкал рукой Робов висок ― словно зверя одичавшего приманивал.       Возвращал домой.       ― Я тебе поведаю, ― шепнул он, шевельнув ушами, ― что случается с хавсбарнами, которым не сы-ыскать дорогу домой. Они сх-ходят с ума от тоски. И кличут страшнее битых китов.       Шептал ― а казалось, напевал неведомую колдовскую песнь. Роб внимал ― словно однажды его слух она уже ласкала.       ― Я бы никогда не п-пожелал тебе такой ужасной судьбы. ― Едва притихнув, Билли приник сам ― то ли Роба к себе, на колени к нему перебравшись. Голубил, что мать ― голодное дитя. ― Никогда, Роберт. Ск-колько б китов от твоих рук ни полегло.       ― А ежели бы и тебя убил?       ― Простил бы, ― притёрся он носом к щеке, вдохнув поглубже ― напитываясь-насыщаясь. То ли запахами, то ли предвкушением ― чего только. ― Битые хавсро, знаешь, мо-орской пеной обращаются. А уж после ― дождём.       Билли обернулся бы ливнем ― что товарищ морскому шторму.       ― Бесхвостые, в-видно, из сетей тебя некогда вынули, ― промолвил Билли, покачнувшись ― знал словно как, али разведывал потихоньку, в Робовы глаза заглядывая ― ласковее трактирных любовников. ― Да п-приют дали на земле. Вот тогда-то тебя и заточили.       Правда ль?       Ежели и нет, Роб уверовать готов ― как в сотни северных богов, как в единственного ― христианского.       Как в то, что хавсро оборачиваются дождём опосля погибели.       Стало быть, с Билли по свету они будут странствовать вместе ― что туча да ливень.       ― Тогда освободи меня, ― упросил Роб, примкнув к его плечу ртом.       Тепло билось сквозь ткань рубахи. Звало его прикоснуться ― разведать, не холодна ли где кожа.       Не холодно ли сердце.       Не остыло ли ― пока всё собирал с берегов Нурланна зеркала, будто за заплутавшим в лесу путником засечки на деревьях.       Коснувшись его щёк, Билли вынудил поднять голову ― взглянул пристально, словно древний дух из дурного сна ― какие по земле шествовали во времена мольбам деревянным идолам.       Святой человек, верно, такой взор терпеть не станет. А он в Робе чего-то родное углядел, затаённое на дне глаз       души       сердца       живота.       Освободить тебя, пленник?       И припаялся к губам, что одна льдинка к другой, ― считай вот, сколькими дарами Фрейи тебя вознагражу.       С выдохами? С языка уколами вглубь рта?       Сбился.       Билли подлез ближе, словно околевший, ― на вот, грей. Отогревай.       Сжимай, ежели и на это у тебя руки умельцы. Не только ведь минке ловить?       О старом ремесле будто запамятовать призывал ― нече вершить бесчинства, когда талантлив на другое.       Вот ты, Роб, ― сколько ещё даров Фрейи вознамеришься выкрасть.       Он коснулся Биллиных бёдер, спрятанных под мешковатой рубашонкой, ― нет, не стылые. Весь ― не икринка, а искорка.       Кто ещё кого спалить намерился.       Стиснул, что ли, ― Билли шикнул, дёрнув ушами. В глазах промчался блик, затерявшись ― потонув ― где-то на глубине.       Припомнил Роб ― тот же взор у него был, едва завидел в руках матросни гарпун.       Смягчился, пальцы более не вдавливая. Да нет, нет же ― не обижу. Сам утопну ― а тебе сгинуть не дам.       Так и стали бы беседовать ― туча да морское дитя. О таких, верно, народ слагает небылицы и продаёт их в «Пьяном гарпунщике» за чарку «Медведя».       ― Будь ла-асковее со мной, ― шепнул Билли, поддев Робов нос своим. ― Тогда и я серчать не стану.       ― Что же, бурю покличешь? ― взглянул на него Роб, ладонями объяв щёки.       Билли улыбнулся ― с ответом не торопился. Не то угадать упрашивал взором, не то замлел ― к рукам ластясь крохотной рыбкой на мели.       ― Не только.       Обещание запечатал на Робовых губах ― обхватив его за шею, словно утопал, ежели выпустит.       Ежели выпустишь.       Давил тощеватым задком на ляжки ― взглядом вопрошал, не прочь ли. Куда там ― уж давненько тепло Робу не лилось в самый живот, наполняя, как отсеки пробитого судна.       Навоевался?       А теперича ко дну пойдёшь.       Видел, как Билли потряхивало ― словно на берегу обсыхающего опосля купания. Во что же его так окунуло по маковку?       Спросишь ― не скажет, ответа       словес таких       не знающий.       ― Зябнешь? ― спросил Роб, мякоти ладоней вмазав ему в ягодицы. Так, может, согреется?       ― Тряс-сёт.       ― Боязно?       ― Ещё чего! ― вскинул Билли подбородок, на ладони его надавив задком ― мясом гретым наполняя до кончиков пальцев. ― Н-ничего я тебя не боюсь. Ты ж не бесхвостый.       Он упрятал лицо в Робовой шее ― пока не ожёг касанием языка к въевшимся       жабрам       шрамам ― словно хотел сковырнуть. Заглянуть в нутро ― так ли, как у всех знакомых ему хавсро.       ― Просто спишь.       Скусил кожу-то ― совсем легонько. Зубастая попалась рыбёшка ― сразу и не оттянешь.       Роб и не возжелал. Отираться его приучал низом, что трактирную девку, которой под подол бюнада даже не глядишь.       К нему хотелось. Взгляд цеплял полу застёгнутой по горловину рубахи ― впору бы им пуговицы разомкнуть. Да что пуговицы ― вынудить стащить, оголяя.       На его тельце, интересно, остались ещё чешуйки ― али солнце совсем ничего не пощадило?       Роб искал касанием внизу ― нашарив меж его разлепленных дрогнувших бёдер. Билли откликнулся лёгким приседом ― а-ах-ха ― в самую жмень.       Разве ж ведом ему, хвостатому, стыд али смущение.       Ощупать дозволил ― от меленькой мошны до уда не более ― да налитого, что вельбот с худым донцем.       У Роба самого не мягче. Чуял же, коль Билли жался вспыхнувшим       там, может, до чешуек солнце не добралось?       промежьем.       Солнце раньше Роба его вкусило ― мозоли ни одну чешуйку не подцепили в расселине задка.       Билли не берёгся ― и от того, что Роб ненароком его царапнуть одеревенелой кожей-ссадинами волен. А взгляд ему в глаза лучше б не пускать ― утопнешь, словно погнавшись за одичавшим минке.       Положим, Робу и не боязно ― коль всё равно, кажется, Билли прижмёт его ладонями ко дну.       Ты теперь тут пленник.       ― Шустрый, ― улыбнулся Билли, запрокидывая голову. Себя словно ему предлагая-отдавая-вручая.       Коль руки накрепко, мол, жмёшь.       Сам не торопился ― ладонями елозил по Робовым рукам, стёсываясь о складки рубахи на локтях. Прорыл большим пальцем под манжетой ― в вену ноготь вдавив.       Словно прощупать его пульс       бах-бах-бах       возжелавший.       Как, сильно тебе хочется?       Губы о Робову шею стёр, вдохнув.       Как сильно тебе хочется?       Пальцем Роб проредился под его мошной ― где кожу, верно, выгладило море. Набредя на сомкнутое отверстие       вдавиться бы       вдохнул ― громче Билли.       Интересно, как на самом дне забавляются хавсро?       Спросить бы ― язык словно растаял. Биллиным, верно, со всех сторон, до самого корня поцелуем сожжённый.       Забавлялся ли с ним кто-то ― али он чист, что талый лёд. Не угадаешь ― хоть сколько ни вглядывайся, ни лови взор-вдох-касание       ниже       к самому паху, ощупывая с бесстыдством трактирных мальчишек ― скок выпросить далеров за такое хозяйство.       Билли, верно, ни одним не ублажить. Уж сколь в его владении морских сокровищ да затонувших суден ― всё желал на Роба поглядеть. Не то Фимбулвинтер наступит.       ― И теперича не боязно? ― наконец спросил Роб, кое-как поворочав языком.       Билли помотал головой ― только уши затрепетали да улыбка продела в щеках ямочки, что в талом снегу. Не удержавшись, Роб поцеловал в одну ― языком углубляя, будто желая напиться. А он знай себе хохотал, плечики вздымая ― не трожь, не трожь.       Ни здесь, ни внизу.       Лукавил, ясное дело, ― чего ж ещё от морского дитя ожидать.       По выдоху Роб распознал ― когда чуток, капельку совсем оттянул пальцем кожицу близ его отверстия. Стыд ему чужд ― а полы рубахи потянуть книзу дрогнувшими пальцами догадался. Глянул ― вплотную взглядом приколотив, словно созвав на помощь всех морских чудовищ.       Говорил же ― ласковее будь.       Как сильно тебе хочется?       ― Не обижу. Что ты, жемчужинка, не обижу ни словом, ни касанием, ― прошептал ему Роб, ладонь сместив на ляжку ― кожа в рябоватом свете упросила прикоснуться-сжать-выпустить.       Щипнуть ― эхом ощущение передать в нутро.       ― Верю. Не от-тпускай меня тогда. Я ещё никому-никому себя не в-вручал, ― признался Билли едва-а уловимым шёпотом ― и воск свечи, хрипнув от огня, перебьёт.       Ему-то за что ж такая награда?       Сжавши Биллины чресла, Роб подхватил его на руки ― чай, на койке-то всё сподручнее непотребствовать, словно на брачном ложе. Коли так, море им ― алтарь, да минке ― свидетели.       Билли повдыхал поглубже, лёгши на спину ― придержанный Робом под лопатками. Низ-то, что когда-то чешуёй оброс, он боле не прятал.       Словно б и подзадёрнул подол рубахи ― на, гляди.       Глаз-то не прячь.       Коль были бы у Роба живы жабры ― запах бы его, интересно, острее чуял?       Как Билли ― вдыхающий до раздутой груди и жабёрок. Верно, Роб пах его домом ― запах морской соли давно вытер кожу да подтащил другие ― пота и горелого китовьего сала от рубахи. Сколько ни полощи ― не смоется.       Словно приставшее клеймо ― вот кто дитятей морских губит.       И ты, хавсро, побереги свой хвост.       ― Жалеть не станешь? ― спросил его Роб, чуть выпрямившись на коленях ― прежде чем рубаху стянуть.       С себя. С него.       Билли помотал головой, не моргая. Будто все слова, что знал, куда-то с его языка растворились.       Глядишь, и Робовой слюной. Сколько уж говаривали ― больно жгучий у него рот.       Не успел пуговицы рубахи своей расцепить ― Билли шустрее оказался. Ловким скатом приник к нему, аки к морскому тёплому илу, ― и запыхтел, расстегнуть вознамерившись.       Управился почти ― одна лишь пуговица куда-то скакнула.       ― Всегда так над-добно? ― прошептал Билли, покосившись прочь ― видно, пуговицу провожая.       ― А что ж, не в портках ведь.       Да дело нехитрое. Быстро ему       им       по вкусу придётся. Вспомнить бы только, как юношей       я ещё никому-никому себя не в-вручал       вроде него ласкать. Роб поцелуями ― Фрейи дарами, упомнил, ― пал к нему от самых ключиц, заперших частое-частое дыхание. Да пальцами ― не слушались, будто головастиков озёрных цапал, ― справлялся с пуговицами на его рубашонке.       Пах он, что вода, собранная в горсти. Ладонью отведал касание к Робовым волосам ― будто б и на макушку самую надавил, направляя.       Покосишься вправо-влево ― распростёртые чресла его узришь. Ещё вскинутся ― не успеет Роб и в ладони их облечь.       Хныкнув, Билли сдавил под тощей грудёнкой ― в рот скормил ему сосок, словно перезрелую ягоду. Гляди, зубами не сдавливай ― брызнет же, как молозивом.       Только языком подавливать на самую вершинку.       ― Щекотно… Я-не-знл-чт… ― Билли примолк, сглатывая, ― так быв-вает у бесхвостых.       Ещё и не так.       Чресла он развернул шире ― может, чтоб Робова рука вместилась меж.       Не только Биллина ладошка.       Поглядел ― в буроватом полумраке белела, что облюбованная морской пеной.       ― А как бывает у хавсро? ― спросил Роб ― руки покамест поберёг. Даже когда впускали.       Вдруг захлопнется, как ловушка.       Билли, призадумавшись, воздел на него взор ― маленько заволокшийся, словно море в тумане.       ― Не п-поведать. Ты поймёшь, едва… ― Он примолк вновь.       Щипком скользнул по вздыбившемуся соску ― ещё, мол?       Ещё.       не от-тпускай меня тогда       Ни меня, ни того, что твоему взору любо.       ― Едва хвост отпущу? ― усмехнулся Роб, вглядевшись в него.       Куда ж тогда всё добро подевается?       Билли кивнул, хапнув нижнюю губу передними зубами. Мерещилось ― чуть ли не до крови. Всё подыскивал, как ему чреслами-задком на Робову руку       насесть       набрести, задёргав до румянца мокрый от слюны сосок.       Ещё?       Разбалует ведь, ну.       Да противиться не мог ― вновь к его груди припал, сосок вбирая в рот ― начиняя всю полость сладковатым       что тина       вкусом его кожи.       ― У т-тебя… У тбя-бло-мнго-тких, Роберт, как я? ― Руками он искал Робовы ладони ― всё-таки чтоб обжечься.       ― Хавсро?       Укусом под рёбрами сковырнул его дрожь ― показалось, и нутро его пробрало.       ― Как я, ― повторил Билли.       Руками блуждал тайком ― коль коснуться ладоней не светило, так возложил греть ими нагие плечи. Словно гарпун до самого низа пронзил ― и до похоти ядра добравшись.       Видно, про юнцов молвил, что ликом       телом       чреслами, ох       покамест белы.       Очерни меня ― вот что он не сказал, а Робу слышалось громче всего.       ― Бывали. Да не много.       ― Я всё равно буд-ду лучше.       Будет. От одного касания да Фрейи дара с Робом прежде такого не случалось. Тоже, вестимо, себя ему вверил.       ― Верю.       Слился с ним поцелуем ― долгим, до пульсации на губах ― словно медуза ошпарила на мели.       Билли пластался, подставляя рыхленький живот, ― что дивная мурена. Зубы только прячущая ― не то давно впилась бы в Роба, как в китовий бок.       Коль подставлял ― Роб пировал, докусывая       ну и кто здесь мурена       от рёбер до самого паха ― где сырая головка уда примкнула к его подбородку. На, дескать, ― напейся.       Хотя бы отведай.       Билли на вкус что морская вода ― только язык не жгло, а крутило до самого корня, будто от жары на летнем побережье.       Кто ты? Где ты? Откель? ― ни на один вопрос ответ не родится.       Койка под Робовым коленом прискрипнула ― вдавился, словно уже ― в Биллино нутро.       Там, интересно, тоже сыро?       ― Ой-х-х… ― всхлипнул он ― зашуршал локотками поверх мятой простыни.       Подвыпрямился ― поглядеть.       У хавсро-то совсем-совсем другие, верно, ласки.       Мошна его помещалась в рот ― сколько ни обсасывай до тиснувшихся друг к дружке яиц. Объяв головку, языком Роб вдавился в щёлку ― замкнув, чтоб на самый корень не лилось.       Ежели рискнёшь ― и носом пах кольнуть можно. Билли здесь пах молоденькими ракушками, ещё не приютившими ни одного жильца.       В Робовом нутре словно один такой ворочался. Всё рос, сжирая низовье чрева, ― до задёргавшегося мяса, будто сочащегося гноем.       Ну давай. Коснись, мол.       Рукой-удом-ртом.       Смотря что более в него просится ― палец, семя иль язык.       ― Ка… хршо, ― пробормотал Билли сырым ртом ― уголок поплыл слюной, будто акварельный.       ― Лучше, чем у хавсро?       Билли, хохотнув, лишь ножки пошире развёл ― дал запах его вкусить у самых паховых складок, куда вода отродясь не плескала.       ― Ты тщеславный, ― коснулся он ладонью Робовой макушки, будто коронуя. ― Хв-вост у тебя выр-растет отменный.       Сможет Билли им овить, словно крохотную рыбёшку?       Покамест хватало рук ― ладони жадничали, схватывая чресла. Ложились хорошенько ― будто для того и созданы.       Будто всё это       я ещё никому-никому себя не в-вручал       ерундовина. Сказ. Небылица.       А Роб всё равно верил ― что дитя, которое опосля словесных потех бежит отыскивать повсюду фоссегримов.       Бросать им вызов. Такой, о каком, вырастая, и не помышляешь.       Вот отчего старик Грей всё намерился его на земле сберечь ― лишь бы хавсро не утащили       домой       на дно.       От китовьего масла в бутыле Билли и не дёрнулся ― повёл только носом да притих. Коли, мол, надобно так ― потерплю.       Али ещё чего в очах его узреть можно. Призыв поторопиться ― пока, вестимо, ноженьки обратно не сомкнулись.       А у Роба ― не отрос хвост.       Вымазав пальцы, он коснулся Билли в ямке задка ― словно меж фьордов прокладывал путь. С ним тоже, как на судне, рисковал разбиться?       Елозил по коже тихонько ― к горячему нутру подбираясь не сразу. В полумраке Биллины глазёнки ― два чищеных далера.       Такие за безделушку не отдашь, вроде зеркальца       стекляшки       лишь за сокровище предложишь. То, что сокрыто в далёких морях.       Билли стиснулся на вдохе, пальцами ― кожу бёдер до проползших по ним, что трещины по наледи, морщинок.       А попробуешь ― сластит.       Пальцем Роб внутри него не ходил ― так только, попихивал от кончика до второй фаланги. На простынь капнуло талое масло. Ежели вымажешь им Билли ― покроется ли он вновь чешуёй?       Лучше поцелуями ― вместо перламутра, будто истинным серебром. Капал на него ― от жабёрок до ключиц, ― плавило.       В Робовых глазах иль в действительности ― и не порешишь.       ― Лучше? ― спросил, когда Билли попыхтел себе под нос ― за уд хватаясь, словно оберегая.       Видно, почуял чего в самом нутре. Как бы ты, капитан, не сковырнул самое ценное-то.       ― Лу-лучше, ― шепнул он. На Роба поглядел исподлобья ― и так, дескать, тоже можно?       И так может быть?       Ещё и не так.       Два пальца нынче в нём теснились ― до того тискался только, что один на другом заусенцы чуял.       Билли облизнулся, смыкая очи. Себя, что ли, уговаривал ― я, я-то всё равно буду лучше.       Лучше, чем самый умелый бесхвостый.       Роб всякого повидал, и как море бушевало ― тоже. Да только что́ те бури, хоть все разом их на свою голову призови, ― когда в самом нутре шторм хлеще бесновался.       Кабы Билли не захлестнуло. Он же мигом отпустит, что дивная ящерка, хвост.       ― Ты… ― Билли зажмурился ― когда в промасленной дырке у него чавкнуло. ― Ты не п-при-прила-а… скан-ный.       ― А я нежностям чужд.       ― И от меня даже?       Пока перемолвились ― руку он потянул Робу меж ног, нашаривая поверх штанов. Ладонь догадался погрузить вовнутрь, пару пуговиц выдернув из петель, ― и       будто волной ошпарило от самой макушки.       Округлив глаза, руку Билли выдернул ― да стиснул окружье, продетое Робовыми пальцами. Жабрами воздуха глотнул поболее и затрепетал ушами ― что зверёк, попавший на охоте в силки.       Сам владел теми, что крепше. Уж сколько Роб дёргаться ни стал бы ― не выпутается.       ― Тише-тише-тше, ― зашептал он, местечко для третьего пальца       для елды налитой       в нём уготовив.       Приникнув к шее, прйдёт-прйдёт-прйдёт заверил ― жабёрками-то Билли ловил куда-а больше. Да не только слова.       ― Я не… ― Билли прижался плечами ― кончики пальцев втиснув в Робовы. ― У-мня-внутри так…       ― Что?       ― Не зн-наю. Зудит… вот так.       Пальцы Роба окружьем мышц он сжал вновь ― теперь, видно, не от боли.       Поглядел на него ― в щёку не поцеловал, а лизнул. Пока до самого рта не догрёб, а там ― и до нёба.       Вот, вестимо, как бывает у хавсро.       Освободившись от штанов да исподнего, Роб вновь потянулся к бутыльку. Откупорив, линул на взмывший к животу уд ― погуще, лишь бы       вдруг?       не кликал бурю его хавсро.       Приглашал ― а всё обманчивым казалось то, как раскурочил бёдрышки. Не елдой проткнуть упрашивал       ка… хршо       ртом припасть к уду в остывшей слюне.       Билли не вытерпит, ежели на него бахнуться всей тушей, ― словно худой вельбот под умирающим минке.       Роба он гарпуном не протыкал ― а казалось       темнело на миг ― будто свеча доплакала остатки своих слёз, ― когда в него, налегая, вдавился.       ― Мх-х… ― хрипнул Билли ― пальцы впечатал в Робовы лопатки, проминая до       мяса? костей?       поди угадай. Освежёвывал его словно, как дохлого минке.       Что, познал теперь ― каково?       Требуха его обжигала, словно свежая кровянистая рана. От маковки самой ― до серёдки ― до корня ― до       пока паховыми волосами не почуял тепло его промежья.       ― Так… ― Билли не договорил ― притихши, разомкнул напитанный поцелуями-слюной-клятвами рот.       Больно? Хорошо? Странно?       Роб не брался угадывать. Лепил-мазал по его распахнутым бёдрам следы, помогая ― о-ох ― сомкнуться.       Словно волна поглотила его целиком ― едва к сырым чреслам пристали Биллины коленки. Вклеились ― что в ил на мели.       Что, хавсро, ― застрял? Так у кого ж из нас сетёнка?       Худой матрас под Робовыми коленями поскрипывал ― цеплял зуд. Цеплял, верно, на Билли ― там, где брызгало потом. Приникши к его подмышечной впадине, почуял ― истинно морская соль.       Опробуешь       роберт роберт ро-о-оберт       язык защиплет.       Билли ртом вдохнул ― поболее воздуха-запахов-духоты вкусил-хлебнул и       негоже, уплывёт ведь ― Роб стискивал. Сжимал. Притирался ― волосами его снизу корябая.       Изнутри ― раздавшейся до его натянутых стенок елдой.       Билли рыскал руками ― сам       не в-вручал       что рыбак, али охотник, али китобоец, али       певучий ― стон Робу скормил, да нигде, нигде на свете белом подобного не услыхать.       я всё равно буд-ду лучше       ― Верю, ― прохрипел Роб, его поддевая носом под челюстью ― где напивался вдоволь просоленной воды.       И в хавсро. И в хвосты. И в хавсбарнов.       это ты ― мой       Море своему выкормышу, верно, даровало ещё одного. На вот, забавляйся.       А Билли внимал ― вился под ним угорьком, бёдра поддевая ладонями ― щелчком гулким на зависть Робу.       я всё равно буд-ду лучше       Роб будет лучше?       ― А-ах, я… Кк-жль-чт-нет-хвста, я бы… ― Облизнув губы, Билли запрокинул голову. Помотал ею, уши топорща. ― Сжал. Сжа-ал бы тебя. Не вып-пуст-сти-их-а-й…       Хватало дырки, куда Роб толкался       плотнее? не мягче?       не резче ― наполняя его собой.       Себя ― им ― через вдохи-поцелуи-касания мазались-мазались-мазались       словно с дурного вульгарного полотна в трактире, где       шустрый       где он?       Коли в глазах темно, так и не увидишь курса.       В Биллиных руках ― будто в тёплом прибрежном гроте пережидал шторм да       да разве от него упрячешься ― внутри, внутри же саднит, будто молниями.       это ты ― мой       ― Всь-твй, жемчужинка, ― вышептал ему Роб в самые жабёрки ― чтоб растворилось в крови.       Не потерялось в памяти.       Помыкивая, Билли кивал ― бёдрами пих-пих-пихался до       втягивания, словно нутро у него ― око бури, откуда не выплыть       не спастись       не выпутаться.       Опалил ― до того обжал требухой елду, что внутри ― изнутри ― из нутра ― закрутился узел.       Лопнувший.       Он не богу молился ― Ньёрду, вышёптывая да-ещё-да-так-тааа       продлить просил ― не размыкаться.       Парой всего толчков Роб отделался ― да уж сальную влагу взбалтывал в его нутре елдой.       Как буря улеглась, в голове сделалось пусто. Он пристроил её на Биллином хрупеньком плече ― в мокрые волосы, опавшие на лоб, почуяв поцелуй.       Может, и за него Билли словечко Ньёрду замолвит?       ― Всё так… жжёт, ― прошептал Билли поверх его переносицы. ― До чего, ок-казывается, лю-убовь в себе носить опасно.       Роб, прикрыв глаза, прислушался. В самой груди пламя не унималось ― сколько бурь ни опробуй его загасить.