starkissed lips, moonstruck love

(Му Цин улавливает звуки разговора еще до того, как открывает глаза. Он медленно вдыхает запах свежего супа, аромат вишни в цвету, которую ассоциирует с Фэн Синем. — Ты знал? — Фэн Синь спрашивает, тембр его голос опасно низок. — Знал? — Фэн Синь, — вздыхает Се Лянь, и такого… не может быть. Фэн Синь никогда бы не разговаривал с принцем таким тоном. Он бы скорее выпустил стрелу себе в ногу. — Пожалуйста, успокойся. Это не то, во что нужно вмешиваться нам. Это не наше дело. Это, кажется, успокаивает его, тишину разрывают несколько глубоких вдохов Фэн Синя, прежде чем тот продолжает: — Ваше Высочество, — говорит он, — пожалуйста. Я хочу знать, знал ли ты. — Я узнал об этом сам, — мягко отвечает Се Лянь. Му Цин может вообразить спокойное выражение его лица. — Думаешь он сказал бы мне, если не сказал тебе? На мгновение воцаряется тишина. Кажется, словно Фэн Синь пытается разгадать выражение лица принца: — Ты знаешь, кто это, правда ведь? Мягкий смех: — У меня есть подозрения. Наверное, они есть у всех. — У меня нет, — возражает Фэн Синь. — Я бы даже не догадался, кто… Это бог? Смертный? Я знаю, что он не доверяет почти никому, тем более… — Фэн Синь, — говорит Се Лянь, тоном, что предполагает, что он сейчас раскроет то, что никогда и не было толком скрыто. Такие вещи он говорит с застенчивой, но поддразнивающей улыбкой на лице, — зачем тебе искать этого человека? Фэн Синь спотыкается о слова, когда произносит: — Я не… Не… Ваше Высочество, что ты имеешь в виду? — Единственное, что я имею в виду, — говорит он, когда Му Цин слышит скрип двери, — это то, что ты всегда был ужасным лжецом, мой друг. — Он снова смеется, когда Фэн Синь бурно реагирует на это. — Подумай об этом, хорошо? Может, он бы рассказал тебе, если бы ты спросил. — Он бы не сказал, — мгновенно отвечает Фэн Синь. — А я бы никогда не спрашивал. Мне просто… любопытно, вот и все. — Хах, — хихикает Се Лянь, когда они тихо закрывают дверь и их голоса удаляются, — любопытно. Меня не обманешь. — Ваше Высочество, — хнычет Фэн Синь, и звуки этого мира исчезают снова.) * Му Цин возвращается к своим обязанностям спустя три дня отдыха, но, по его мнению, это должно было произойти тремя днями ранее. Он разбирает пропущенные свитки, молча благодарит Фэн Синя за то, что сам подготовил отчет об их миссии, и отвечает на молитвы, что поступили за то время, когда он не работал. Он прячется в дворце, разбираясь с накопившимися делами. Приятно снова вернуться к привычной рутине — обязанностям перед своими последователями и перед Линвэнь, нести ответственность за преданность своих верующих и изучать свитки с описаниями заданий. Все это время в своей голове он слышит надоедливый голос и раздраженно отвечает ему. «Тебе лучше?», спрашивает Фэн Синь в их личной духовной сети в пятый раз за последние три дня, в его голосе слышится беспокойство. «Я бы мог принести тебе немного супа, если это поможет.» «Я в порядке», отсутствующе отвечает Му Цин, проводя пальцами по молитве, которую его верующий произнес либо в отчаянии, либо в великом безумстве. «Если ты ждешь, когда я поправлюсь, чтобы мы возобновили наши тренировки, так и скажи». Страдальческий стон раздается внутри его головы, и он переключает внимание с молитв на попытки развлечь другого генерала. «Серьезно. Чего ты хочешь?» «Я просто спрашиваю, стал ли ты чувствовать себя лучше!», оправдывается Фэн Синь, и Му Цин почти может представить, как тот машет руками в отрицании. «Ты… ты чертовски напугал меня!» Ох, думает Му Цин и отодвигает болтовню Фэн Синя на задний план, погружаясь в свои мысли. Фэн Синь беспокоился о нем? Какое интересное событие. Он мягко проводит пальцем по свиткам перед собой, раздумывая. (Он не может притворяться, что такие предположения не вызывают у него приятных эмоций, потому что таки вызывают.) »… Цин. Му Цин. Эй, что произошло?» Он вскидывается, моргая, «Черт. Ничего не произошло. Я работаю. Мы можем потренироваться позже, оставь меня в покое.» «Это не то, что я…» Му Цин обрывает связь с небольшой улыбкой на лице. Он уже знает, что Фэн Синь будет возмущаться при их следующей встрече, топать ногами и жаловаться, как малое дитя. Он подавляет смешок при мысли об этом, вздыхает и возвращается к молитвам, которые получил. Он внимательно проходится по ним, отвечая только на те, что кажутся ему важными, и откладывая более… странные запросы в сторону. Он смотрит на пятую молитву о любви и хмурится, сдвигая брови. Му Цин способен на многие вещи, но он точно не бог любви. (Хотя ее он знает лучше многих. Когда он читает молитву, пробегаясь взглядом по строкам сердечных мучений и боли, у него заходится сердце. Слишком хорошо он понимает молчаливые взгляды, томление, что глубже океана, тупую боль за ребрами. Сочувствие охватывает все его существо, и он делает мысленную пометку отдать эту молитву Пэй Мину, который несоизмеримо более подходящий для таких дел, ведь он как раз ну… бог любви.) Он все еще держит молитву в руках, когда Фэн Синь врывается в двери его дворца, хотя даже пары минут не прошло с их разговора. Он ругается на младших служащих и следует прямо в его рабочий кабинет. В руках он держит чашку горячего чая и пиалу с чем-то похожим на суп. Все естество Му Цина от этого охватывает теплота и остается в его груди, бьется там в такт с его сердцем. Невзирая на свой взрывной характер, Фэн Синь ставит еду на его стол аккуратно, грациозно убирая свитки и чернило. Он сразу поворачивается к Му Цину, на его лице разочарованное выражение, которое Му Цину хочется стереть, разгладить пальцами ямочки на его щеках. — Ты оборвал связь, — говорит он. — Я испугался, что тебе нехорошо. Инстинктивно Му Цину хочется огрызнуться, сорваться и оскорбить мужчину перед ним, чтобы разрушить все. Так гораздо легче сохранить свою гордость — потянуть его наружу и драться, пока их пальцы не окрасит алый, а лицо синяки. Оттолкнуть, чтобы разлом между ними стал больше жизни, но продолжать стоять возле него лицом к лицу, стоять рядом. У Му Цина гораздо лучше получается смотреть издалека, предвкушать следующее движение, следующий удар. Близость не для них, разве что с целью вцепиться друг другу в глотку. Но теперь все изменилось, Фэн Синь очень явно хочет помириться, поэтому Му Цин тихо фыркает носом и заглядывает в тарелку: — Конги, — говорит он, размешивая кашу. — Ты положил туда имбирь? — Имбирь и курицу, — отвечает тот обыденно, словно это не он сейчас переворачивает весь мир Му Цина с ног на голову. — Я сам ее приготовил. Его Высочество хотел помочь, но я хотел сделать что-то, от чего тебе действительно станет лучше. — Мне уже лучше, — ворчит он, делая глоток чая. Травяной с ноткой лимона, он одобрительно кивает. — Тебе не стоило всего этого делать. — Ты хоть представляешь… — Фэн Синь смотрит в сторону, сглатывая. — Ты…! — Он смотрит на грудь Му Цина, где все еще остался шрам от Свирепого под всеми слоями одежд. Он протягивает руку, но останавливается и кладет ее тому на плечо. Му Цин почти перестает дышать. — Я переживал, — шепчет он, с уязвимостью, хрупкостью во взгляде, открыто и честно. Он закрывает глаза, выдыхает мягкий смешок, отворачиваясь настолько резко, что все его тело дергается от движения. — Я волновался, что ты не выберешься оттуда живым. — Я бог, — говорит Му Цин, сглатывая ком в горле. Он не отваживается на такую же искренность. — Единственное, от чего я бы мог умереть тогда, — стыд оттого, что я пал от руки Свирепого. Ты бы никогда не прекратил подтрунивать надо мной. Фэн Синь давится смехом, что звучит подозрительно влажно, но когда Му Цин поднимает взгляд, то видит его спину: — Приступай к еде, — говорит он, и теперь его голос звучит настолько ровно, что Му Цину, кажется, послышалась та прошлая уязвимость. — Это ведь не простуда даже, — говорит он, опуская ложку в тарелку. — Просто боевые шрамы. — Это поможет тебе поправиться, — настаивает Фэн Синь, и Му Цин задумывается, каких бабушкиных рассказов тот наслушался. Он может любовно представить это — Фэн Синя, сидящего возле маленькой старушки, внимающего ее описаниям древних лекарств и спорным советам. — Съешь всю тарелку. — Мне нужно работать, — настаивает Му Цин, пытаясь (неудачно) скрыть нежность в голосе. Фэн Синь теперь снова повернут к нему, но, кажется, более сосредоточен на сортировке его молитв. — Генерал Наньян, что, черт возьми, ты делаешь? Тот поднимает взгляд, изгибает бровь: — А на что по-твоему это похоже? Я стараюсь уменьшить твою нагрузку. — Больше похоже на попытки забрать моих последователей себе, — фыркает он как раз тогда, когда Фэн Синь берет свиток, который Му Цин читал ранее. — О, не беспокойся об этой молитве. Я решил отправить ее Пэй Мину… Почему ты так смотришь? — Молитва о любви, — задумчиво говорит он, выражение его лица трудно понять. — Почему ты получаешь такие молитвы? Ты же бог войны. — Ты тоже, генерал, однако получаешь полно молитв о плодородии и похоти, — парирует он, с удовольствием отмечая, как Фэн Синь вздыхает и закрывает лицо руками. — Бог страсти, генерал Цзюйян. — Заткнись, — слабо шипит он. — Это… лишь потому что… ох, прекрати надо мной издеваться. — Он толкает его плечом, и Му Цин прячет смех в чашке чая. — Неважно. Ты знаешь, о чем я спрашиваю. Почему они молятся тебе о подобном? Ужасная, ужасная мысль проносится у него в голове — а что, если этот последователь знал? Он не особо прятал это на протяжении всех лет, это пылающее притяжение, едва прикрытое тонким слоем ненастоящей злости, нежные, окрашенные пастелью чувства под его кожей, что находили выход в ударах сильных кулаков и смертоносных словах. Историю переписывали столько раз, поэтому, что если… что если… — Без понятия, — ворчит он, задвигая панику в отдаленные углы своего разума. — Я в любом случае без понятия, как отвечать. Это неважно. — Он встречается взглядом с Фэн Синем, который внимательно смотрит на него, и сдерживает нервный вдох. — Что? Ты сам хочешь на нее ответить? Тот делает паузу, словно раздумывая над такой возможностью, а потом качает головой: — Это так жалко, — говорит он мягко. — Это… Не представляю, насколько больно это ощущать. — Он осторожно смотрит на Му Цина, словно оценивая его реакцию. (Как же Фэн Синь может не понимать это чувство? Молчаливые взгляды через пропасть между ними, пустота внутри, когда они не рядом, первое столетие после вознесения, проведенное в темных холодных комнатах, лишенных ярких улыбок и раскатистого смеха, поцелованной солнцем кожи и глаз цвета янтаря и меда. Одинокие ночи и безрадостные дни, бесконечная зима, что закончилась теплотой дружбы, безмолвным ощущением руки на его плече. Обжигающее чувство, когда широкие ладони и мозолистые пальцы касаются его лица, торса, рук и ног. Следы прикосновений, что служат знаком того, что останется безответным навсегда, никогда не встретит взаимности.) Он смотрит в сторону: — Жалко, — повторяет он слова Фэн Синя странно севшим голосом. — Да. Они проводят некоторое время в молчании, Му Цин ест и чувствует, как на его плечи ложится вес этого слова, а Фэн Синь наматывает круги по комнате, роясь в его бумагах и прилежно сортируя их по типу. Это доброта, к которой Му Цин вряд ли когда-нибудь привыкнет, немного странная, но не такая уж и некомфортная. Он бессознательно проводит пальцем по внутренней стороне уха, но тотчас же опускает руку, вспоминая о метке за ним. Он справляется с чаем и тарелкой конги, мягко отставляет тарелку и поворачивается к Фэн Синю, что сидит тихо у него на полу, хмурясь и раскладывая свитки в ровные стопки. — Почему ты здесь? — вслух раздумывает Му Цин и наблюдает с некоторым удовлетворением, как Фэн Синь подрывается и суматошно возвращает свитки на место на столе. — Почему я… а почему, по твоему мнению, я здесь? — язвит он, но в словах нет стремления обидеть, один лишь блеф от волнения. Му Цин подавляет улыбку, потому что, несмотря на то, что ситуация невероятно милая и ужасно нелепая, ему действительно хочется узнать. Фэн Синь изучает выражение его лица и его черты искажает осознание: — Ты действительно… и вправду не знаешь. (Му Цин ненавидит не знать, ненавидит неизвестность.) — Не знаю, — признает он, и эти слова кажутся самым приятным поражением на его губах, самым нежным отступлением. Они изучают друг друга в приглушенном свете, не отводя взглядов, а потом Фэн Синь раздраженно выдыхает: — Му Цин. Его губы изгибаются в полуулыбке, потому что они уже проигрывали этот сценарий неоднократно, каждый шаг этого танца знаком и приятен: — Фэн Синь. — Му Цин. Сюаньчжэнь. — Генерал. — Цин-эр, — говорит он, и его голос звучит бездыханно. Он приближается к Му Цину, так близко, но по-прежнему недосягаемо далеко. Он тянется, кладет руку на стол, и наклоняется вперед, с намерением, что сияет золотом, в глазах. И, кажется, одно лишь его дыхание порождает румянец, что появляется у Му Цина на щеках. Его вздох касается лица Му Цина и румянец распостраняется от кончиков ушей до переносицы. Он кладет другую руку на бедро Му Цина, и тот вздрагивает — огонь под кожей шокирует его. Мягкий вздох срывается с губ, Фэн Синь все еще смотрит на него, что, черт побери, происходит… — Цин-эр. Он хочет сказать «не называй меня так» или «скажи это еще раз», или поддразнить в ответ «А-Синь», но вместо этого издает слабый, жалкий, сдавленный звук: — Хнмф. — Му Цин, — его глаза горят пламенем, в котором Му Цин хочет сгореть. — Так тяжело поверить, что я беспокоюсь о тебе? — Да, — Му Цин огрызается в ответ, и напряжение между ними исчезает. Фэн Синь убирает руку, чтобы провести ею по волосам, выдыхая полусмешок-полувздох. — Да, действительно, я могу перечислить причины почему и отправить к тебе в дворец к завтрашнему утру. — Ты невозможен, и я терпеть тебя не могу, — бормочет Фэн Синь, поправляя волосы. Му Цин наблюдает, как тот отворачивается, в шоке, все еще смотря расширившимися глазами и проводя дрожащими руками по метке, которая, он уверен, теперь на его бедре. Это неправильно. Неправильно и непоправимо, и он не знает, что делать вообще, он теперь так потерян. Фэн Синь смотрит на него, словно на что-то драгоценное, и все это просто настолько неправильно. (Старые привычки умирают медленно, так же, как и старые мысли, действия и слова. Му Цин не может стереть историю. Не может ее переписать или забыть. Не может забыть ненависть, которая однажды была направлена на него, забыть, как Фэн Синь смотрел на него той ночью, после ужасной ссоры, которая закончилась перевернутыми столами и разбитым стеклом, забыть, как тот сказал с честностью, открытостью и злостью во взгляде: — Ты оставил нас. Ты оставил меня.) — Фэн Синь, — говорит он тихо и смотрит, как тот сразу же подрывается от смены тона голоса. — Му Цин, — говорит тот, расширив испуганные глаза. — Му Цин, я… я позволил себе слишком много? Он помнит. Помнит, что именно таким голосом Фэн Синь говорил с Его Высочеством, когда колебался, боялся, чувствовал себя ничтожным. Помнит свои семнадцать, когда он ребенком наблюдал за другом кронпринца. Фэн Синь всегда смотрел на того большими глазами и спрашивал: «Ваше Высочество, я сделал что-то не так? Ваше Высочество, я могу это исправить, могу, поверьте, что я сделал не так, я исправлюсь, пожалуйста…» — Нет, — говорит Му Цин, несколько смягчив голос вопреки всему. Он резко прочищает горло, заставляет себя стать прежним, спрятаться под маской. Фэн Синь осторожно смотрит на него потемневшими глазами. — Ну вот опять, — выплевывает Фэн Синь, и все вернулось на круги своя, это взаимодействие, к которому он так привык, — жестокие волны, что мотают его и выбрасывают на берег уставшим, разбитым, задыхающимся. — Ты снова прячешься. — Не понимаю, о чем ты говоришь, — отвечает Му Цин, но делает именно это. Он знает это лучше всех. «Это все, что у меня осталось», хочется прокричать ему дрожащим голосом Фэн Синю, пока тот не поймет. «Я не смогу быть другим». — Трус! — кричит Фэн Синь, и весь дворец содрогается от силы его голоса. Это слово застревает у Му Цина в глотке, врезаясь глубже и глубже, как нож, нацеленный на убийство. Он забывает все время, что Фэн Синь способен ранить словами, когда хочет, быть жестоким, злым и хитрым. Он любит его. — Убирайся из моего чертова дворца, — кипит от злости Му Цин, его пальцы дрожат. Он встает, сбив фарфор на пол в порыве, и он сам так же разбит, как осколки, что рассыпались по полу, потерянный и нецельный. — УБИРАЙСЯ! Фэн Синь выходит в порыве злости, даже не доводя все до драки. Он добрый даже в своей злости, и Му Цин ненавидит это, ненавидит этого мужчину, о котором так переживал с детских лет, этого мужчину, который заставляет его любить и испытывать при этом невероятную боль. Так будет лучше, говорит он себе, закрывая глаза и пытаясь справиться со слезами. Так легче — держать Фэн Синя на расстоянии вытянутой руки, держать свои жалкие чувства под контролем, пока его не заставят обнажить их, оголить душу, окровавленные руки и все остальное. Он сглатывает слова, которые рвутся наружу, чтобы не выставить на всеобщеее обозрение катастрофу перед собой, — разбитое стекло, цветы жасмина и бог, который держится на одной лишь тонкой нити, печали, чувстве долга и болезненной, мучительной, ужасной любви. Наверняка даже ужасные вещи могут быть прекрасными в своей боли. * Они не извиняются. Не извиняются, но… Фэн Синь идет с ним, не произнося ни слова, проведать его матушку и отнести цветы к ней на могилу. Стоит, молча успокаивая Му Цина своим присутствием, когда он опирается дрожащими руками о землю, и когда думает, что никто не видит, сгибается и шепчет слова, что идут из самых глубин его сердца. Он говорит матери Му Цина, что ее сын чудесен и ей не стоит волноваться, потому что теперь у него всегда есть горячая сытная еда, любящая семья, с которой он в безопасности, и Му Цин дома. Он дома. — Спасибо, — говорит Фэн Синь, когда они идут бок-о-бок через поляну цветов, — что позволил прийти к твоей матери, — уточняет он, улыбаясь сам себе. Это ослепляет. Он ослепителен, сияющ и реален, и Му Цин почти просит прощения прямо здесь и сейчас. Вместе этого он покашливает в рукав и прячет остекленевшие глаза. — Хм, — бормочет он, поправляя одежды. Спустя миг тишины Фэн Синь говорит: — Она бы гордилась тобой, знаешь. Эти слова обжигают сердце раскаленным прутом, что прижимают к нему раз за разом. Его горло смыкается, но ему удается произнести: — Спасибо. Они продолжают идти и Фэн Синь выглядит таким спокойным, таким счастливым, что Му Цин ведет их более длинной дорогой, просто чтобы полюбоваться этой чудесной улыбкой подольше, обласкать ее своим взглядом. Он кусает губы, колеблясь, но вспоминает их жалкую ссору и вдыхает. Фэн Синь заслуживает этого. Заслуживает всех сладких слов на свете, красноречиво донесеных до его ушей, заслуживает всего, что ему может дать Му Цин, поэтому он говорит, вопреки своей гордыне: — Ты бы ей понравился, знаешь. Фэн Синь зажигается от этих слов, подобно тысяче фонарей, миллиону звезд и ох, Му Цин падает, несется к земле, как лепесток весеннего цветка, что срывается с дерева в его раскрытые ладони, обращенные к небу. Фэн Синь осторожно берет Му Цина под руку, ладонью в изгиб локтя, и под его кожей зажигается такой знакомый уже огонь, нежным светом, теплым, как камин в доме. Он улыбается сам себе. Они не извиняются. Но прощают друг друга все равно. * Спарринг сам по себе является искусством. Столкновение лезвий, точность каждого удара, острота происходящего. Фиолетовые пятна синяков, что образуются впоследствии, может даже блестящая кровь цвета киновари из порезанной губы или щеки. Приятное чувство сражения в месте, которое он называет домом, изящный блеск кожи, покрытой потом, что стекает с его лба, с его шеи. Ощущение спокойствия от веса сабли в руке, поднятой не с целью ранить, а скорее в стремлении развлечься, отдохнуть, развеяться. Он чувствует легкость от того, что может держать в руках оружие, но при этом не стремиться причинить реальный вред. (В прошлом спарринг тоже был способом выместить злость, выразить те невысказанные, едва спрятанные слова, что отягощали его своим присутствием. Они вырывались из него ударами кулаков, выпадами сабли, жестокими фразами. И он сражается, сражается, всю жизнь, все время, без остановки.) Му Цин берет с собой саблю на тренировочное поле, протягивает ее конец по камням, траве, грязи, бесцельно блуждая в ожидании. Он садится, проводит руками по траве, словно по волосам возлюбленного, и это невероятно ему кое о чем напоминает. Он вспоминает, как получил первую метку родственной души, едва касаясь рукой предплечья. Прежде она вызывала чувство стыда, но теперь осталась лишь глухая боль, сладкий вечный прощальный поцелуй, чувство, что не уходит, остается с ним призрачным напоминанием. От него ему грустно и одиноко, но, тем не менее, это чувство принадлежит ему, он признает его, чтит и смиряется с тем, что есть вещи, что не изменятся никогда. Он вспоминает и о более недавних метках, мягко проводя пальцами по бедру, руке, маленькой точке за ухом. Болезненные напоминания, как нежные поцелуи, единственный способ для него ощутить их. Но все в порядке. Фэн Синь его партнер, друг, преданный товарищ, что всегда рядом, и если это его не устраивает, то он законченный дурак. Возможность быть рядом с Фэн Синем это благословенное, хрупкое явление, что может исчезнуть в любой миг, поэтому он благодарен и держится за их дружбу дрожащими осторожными руками. Она прекрасна. Он в порядке. Его вполне устраивает факт, что его не выбрали в ответ. Ему этого достаточно, говорит он себе. Должно быть достаточно. Фэн Синь появляется, как видение, в чертах его лица мягкость, а в глазах огонь. На его боку сабля, не то оружие, что он обычно выбирает, и, вопреки здравому смыслу, в груди Му Цина разгорается огонь собственничества. Это оружие, которым владеет он, но сейчас оно в руках Фэн Синя, и что-то в его голове заходится, кричит «мое, мое, мое». — Ты опоздал, — вместо этого говорит он, потому что так проще, чем пытаться усмирить ураган, что закручивается меж его ребер. Он хмурится, смотря на Фэн Синя, но, кажется, тот считается это скорее очаровательным, чем угрожающим. Он фыркает, тянет Му Цина, ставя на ноги, как всегда делал и будет делать. — Не ожидал, что ты придешь так рано. — Его волосы наполовину распущены, лишь часть собрана в маленький пучок на макушке, остальные спускаются к плечам. Му Цину хочется пропустить его волосы сквозь пальцы, заплести, как когда-то волосы Его Высочества, но Фэн Синь ни за что не позволит, поэтому он оставляет руки при себе, тихо перебирая пальцами свои одежды. — Ты сегодня напряжен. — Я долго ждал, — произносит он вместо нормального ответа. Он пересекает поле, лениво потягиваясь в процессе. — Ты подготовился? Ты так уверен, что сможешь победить меня саблей, Генерал Юго-Востока Наньян? — Не смеши меня, — фыркает тот, обнажая саблю. Она сияет, сверкает, украшенная золотыми и рыжими камнями. На ее рукояти красная кисть. Это все настолько свойственно Фэн Синю, что Му Цин не знает, плакать ему или смеяться. — Кто берет с собой лук в ближний бой? Это же верное поражение. В прошлом они сражались с помощью кулаков, смекалки и обжигающей злости. Редко когда они брали сабли, лук или иное оружие. Кухонные ножи? Время от времени. Но не настоящее оружие. Хватка Фэн Синя на сабле становится крепче, словно он тоже вполне осознал это, он говорит: — А что? Боишься, что я раню тебя и твою гордость? — Не испытывай свою удачу, — насмехается Му Цин, обнажая свою саблю, и как только Фэн Синь ослабляет оборону, бросается, нанося удары снизу-вверх, выше, выше, сталь сталкивается со сталью, когда его соперник поднимает лезвие своей, отбивая удары. Лязг проносится по полю, и он почти вздыхает с облегчением, потому что этого он и ожидал. Этого и желал все это время. Фэн Синь атакует в ответ, хитрым движением, которого не ожидаешь от того, чье основное оружие лук, и Му Цин отступает назад, саблей отражая удар, что направлен в место между его боком и рукой, опасно близко к тому, чтобы зацепить его бок. Он делает пару шагов назад, оставляя Фэн Синя на другой стороне поля. — Хорошо, но поспешно, — комментирует он, на что Фэн Синь неверяще смеется. — Удачи в следующий раз, Генерал. — Хвастаться во время спарринга неразумно, — отвечает Фэн Синь. — Не будь слишком высокого мнения о себе. Он смеется, коротко, безудержно, радостно, и встречает атаку диким безрассудным ударом. Это движение он не использовал бы в реальной битве, оно скорее показушное, чем смертоносное, но Фэн Синь отбивает его, с готовностью делает шаг вперед, поворачивая руку с саблей в попытке обезоружить. Это могло бы сработать с менее опытным богом войны, но Му Цин достаточно силен, чтобы разрезать горы, поэтому он резко отражает его движение. Он склоняется вперед, серебрянная сталь угрожающе сияет от яркого солнца, и направляет лезвие вбок, целясь в плечо. Фэн Синь разворачивается полностью, отбивая удар с такой силой, что они оба отскакивают, и Му Цин откидывает волосы назад, смеясь. — Ты не похож на того, кто атакует первым, — признает он, наблюдая, как Фэн Синь яростно разрезает воздух там, где недавно стоял он. Му Цин чувствует, как его волосы волнами ниспадают за спиной, а лента медленно опускается на землю, и это послужило бы ему неудобством, если бы его оппонент не прикипел взглядом к этому движению, расширив глаза. Он использует эту возможность, чтобы кинуться к Фэн Синю с громким криком, изменяя стратегию и направляя лезвие по низу. Фэн Синь отскакивает как раз вовремя, но, если учесть разрезанную одежду, это маленькая победа Му Цина. — Разве я не говорил не расслабляться, Генерал? — Ты слишком высокого мнения о себе, — усмехается Фэн Синь, устремляясь вперед. Он бьет его рукоятью сабли в грудь, что считается нечестным ходом, но Му Цин ожидал, что тому захочется пойти против правил хотя бы раз. Он отступает назад в попытке отдышаться, прижимает руку к синяку, который, он знает, появится на коже. Фэн Синь упирает руки в бока и гордится собой, кажется, даже слишком сильно: — Ха! — Ты, сукин сын, — шипит он, но на лице Му Цина дикая улыбка, которую ему не удается сдержать. — Ты ведь сказал, что ничего такого делать не будешь, подонок! — Я такое говорил? — отвечает он. — Не припоминаю. Му Цин кидается вперед, поднимая саблю вверх снова, но когда Фэн Синь поднимает свою, чтобы отбить удар, он опускает ее и вгоняет тупую ее сторону в поясницу Фэн Синя, с удовольствием наблюдая, как тот сгибается пополам с хрипом. — Кто теперь смеется? Ответом служит озорной взгляд: — Я покажу тебе, что такое смешно, чертов засранец! Фэн Синь снова бьет его рукоятью сабли, но прежде, чем Му Цин начнет возмущаться, тот бросает оружие и стаскивает его на землю, выбивая его саблю из рук в процессе. Он снова смеется, ярко, прекрасно, величественно, и Му Цин неспособен противиться влечению, он утопает в нем, и любит. — Черт, — смеется он, сминая одежды Фэн Синя, пытаясь выбраться из-под него. — Рестлинг? Как в былые времена? — Я уже повалил тебя, — говорит тот самодовольно. — Я уже обрел преимущество. Му Цин хватает его за воротник с обеих сторон, умело вгоняя колено в его спину пару раз, пока Фэн Синь не сгибается от силы удара, а потом выбирается из-под него, раскачиваясь из стороны в сторону, пока не между ними не оказывается достаточно места, чтобы сменить их положение, перевернуть так, что теперь он сидит на груди Фэн Синя и аккуратно держит его шею длинными пальцами. — Думаю, это можно засчитать за поражение, правда? Фэн Синь выдавливает смешок, чем забавляет Му Цина: — Я еще не выдохся, засранец. — Ну ладно тогда. — Он сильно упирается ногой в землю, нагибаясь вперед и упирая руку в шею Фэн Синя. Он прижимает ее достаточно долго, чтобы вызвать боль, выбить воздух из груди. Он дышит, и его дыхание касается лица Фэн Синя, его шеи, его губ. Сдайся, думает он, взглядом сталкиваясь с радужками цвета растопленного золота, расширенными от шока и еще чего-то, что тяжело распознать. Сдайся, думает он, чувствуя его заходящийся пульс, мягкие попытки отдышаться. Сдайся. Они двое мальчишек, сплетенные в одно в полях, их пальцы и ноги переплетены, и Му Цин чувствует… он чувствует… Фэн Синь легонько стучит по его запястью — один раз, второй. Молчаливое признание поражения, но запястье Му Цина обжигает огонь, под его кожей разливается тепло, а Фэн Синь смотрит из-под дрожащих ресниц, и Му Цин невольно спрашивает себя, не он ли проиграл, в конце концов. — Му Цин, — говорит Фэн Синь тихо, почти уважительно, и он не может узнать, не может, никогда не должен узнать. — Му Цин, — шепчет он в трансе, проводя пальцами по запястью, и если он уберет их, то сможет увидеть, и что тогда? Что? — Я… Му Цин поднимается и делает то, что умеет лучше всего. Он отворачивается, поправляет одежды и уходит. Было бы преувеличением сказать, что он сбегает, однако. (Он уже делал это. Он сбегал от Фэн Синя множество раз, оставлял того и Его Высочество на произвол судьбы, и Му Цин… его ведь тоже оставляли, но все равно… все равно…) Он трус. * ( — В последнее время он ведет себя так странно, — бормочет Фэн Синь, отстраненно выводя пальцами узоры на деревянном столе перед собой. Его чашка чая начинает остывать, но он не обращает на нее внимания. — Почему? Не думаю, что ему есть что скрывать. Се Лянь и Хуа Чэн обмениваются еле заметными взглядами. Фэн Синь поднимает брови, и Се Лянь неловко прочищает горло: — Эм, возможно причина в том Свирепом призраке, на которого вы охотились несколько недель назад. — Он так непонятно реагирует, когда я приближаюсь к нему, — говорит Фэн Синь, обращаясь больше к самому себе, — словно не хочет, чтобы я к нему прикасался. Се Лянь почти проливает слезы облегчения в этот самый момент, потому что да, Фэн Синь наконец-то начинает понимать, столетия спустя. В глазах его Хуа Чэна искра, кажется, надежды, он знает, что они оба предвкушают слова, которые Фэн Синь произнесет дальше. — Да, — говорит Хуа Чэн, — и почему же, по твоему мнению, он столь сильно старается избегать тебя? — Да кто его, черт побери, знает! — ворчит он, и Се Ляня охватывает внезапное желание протаранить головой стол. — Он всегда таким был. Ну, в смысле, я знаю, что мы не… но… — он прерывается, в его голосе звучит обида, и когда же был последний раз, когда эти двое говорили о чувствах? — Фэн Синь, — говорит Се Лянь успокаивающе. — Он не… Он точно тебя не ненавидит и не то, чтобы ты ему не нравился. На самом деле, скорее наоборот. Если бы Се Лянь не испытывал глубокое уважение к ним обоим, он бы схватил их за одежды, хорошо встряхнул и закричал «ВЫ ОБА ЧЕРТОВСКИ ОДЕРЖИМЫ ДРУГ ДРУГОМ!». Но он и в самом деле уважает их, поэтому проглатывает резкие слова. Хуа Чэна, однако, ничего не сдерживает, поэтому он фыркает: — Не смеши меня. Он без ума от тебя. Фэн Синь краснеет, как рак, пытаясь вымолвить хоть слово. Се Лянь вздыхает и касается бедра любимого: — Сань Лан… Тот поднимает бровь: — Что? Разве я не прав, гэгэ? Конечно прав, но… — Он не… ах! Ты ничего не понимаешь, — выплевывает Фэн Синь, отворачиваясь и допивая свой еле теплый чай одним глотком. — Более того, он никогда настолько сильно не избегал контакта. Не думаю, что дело только во мне. Нет, но особенно в тебе, думает Се Лянь удрученно, потому что Му Цин может отлично притворяться во всех остальных случаях, но он точно задерживает взгляд на Фэн Сине немного дольше необходимого и отшатывается, когда тот касается его с заботой, нежностью. Он отпивает глоток из своей чашки чая и пытается заставить головную боль уйти. — Генерал Наньян, — подает голос Хуа Чэн, заставляя Се Ляня и Фэн Синя умолкнуть. — Кто твоя родственная душа? — Вот так… внезапно? — взвизгивает Фэн Синь. — Что за хрень, Ваше Высочество, научи своего мужа хоть каким-то долбанным манерам, что за хрень…? — Сань Лан, — говорит Се Лянь, но вдруг понимает, что Фэн Синь и вправду никогда не отвечал на этот вопрос, по крайней мере, прямо. Он поднимает глаза. — Подожди, стой, Фэн Синь. Так кто твоя родственная душа? На лице Фэн Синя сменяются сложные эмоции, мимолетные и не поддающиеся описанию, прежде чем он опускает глаза вниз. Он горько смеется: — Мне кажется, ты и так знаешь, так почему спрашиваешь? Это не так уж и важно. Конечно, Му Цин. Конечно же, это Му Цин. — Гэ, — Хуа Чэн мрачно вздыхает. — Он чертов идиот. — Что за хрень! — кричит Фэн Синь. Он поворачивается к Се Ляню, и внезапно в его глазах зарождается понимание. — Стоп, стоп, стоп. Ваше Высочество. Вы двое знаете, что с ним происходит, не так ли? Этот разговор настолько пугающе знаком, Се Лянь почти удивлен, что Фэн Синь до сих пор ничего не понял. — Конечно мы знаем, — отвечает Хуа Чэн, что скучающе изучает свои ногти. — Ну правда, ты сколько времени знаком с Сюаньчженем? И до сих пор не понял? Се Лянь напрягается, когда видит, как Фэн Синь резко поднимается, сжимая кулаки от ярости. В его глазах огонь, который так просто не потушить, и он внутренне вздыхает. — Ты, — выплевывает Фэн Синь, — не знаешь о нем ничего, поэтому заткнись нахрен. — Хм, — забавляется Хуа Чэн, — в любом другом случае я бы подумал, что ты ревнуешь. — Он не мой, никогда не был… — у него все еще дрожат кулаки, но Се Лянь видит, как разочарование искажает его черты, как его накрывает чувство поражения. Ему хочется крепко обнять Фэн Синя, потому что этот вид разбивает ему сердце. Есть что-то неправильное в таком выражении на лице великого бога войны юго-востока. — Он не мой. Он… — Фэн Синь садится и опускает голову на раскрытые ладони. — Это стало понятно в тот момент, когда я увидел его следы родственной души. Ну как же кто-то может быть так близко, но в то же время так невероятно далеко от правды? Он твой, так же, как ты его, хочет закричать Се Лянь. Он хочет сказать Фэн Синю, что все метки на теле Му Цина его рук дело, потому что если раньше он не был уверен, то теперь практически абсолютно в этом убежден. Хуа Чэн вздыхает и печально опускает глаз в стол. «Гэ», ноет он в их личной сети общения. «Все твои друзья идиотские отбросы». «Сань Лан», укоряет он, и поворачивается к Фэн Синю: — Как ты об этом узнал? — мягко спрашивает он, накрывая рукой руку Фэн Синя. Тот отворачивается, напряженно хмурясь и поджимая губы. — Я не… Не тот, кого он бы выбрал, — бормочет он. — Му Цин захотел бы кого-то изящного, утонченного, неземного. Он бы захотел человека, при одном виде которого хочется упасть на колени, — прекрасного, сильного, хитрого. С острым умом под стать его собственному. Может, того, кто будет слагать стихи о его красоте и умениях. Я не попадаю ни под одно из этих описаний. Я неловкий, слишком резкий и несдержанный в словах. Я… он бы никогда не пожелал меня. — Хватит уже ныть, — срывается Хуа Чэн, сверкая глазами. — Ты тратишь бесценное время гэгэ, поэтому слушай внимательно. Ты только что описал того, кого он действительно хочет или же того, кого, по твоему мнению, он заслуживает? С твоей стороны не слишком учтиво предполагать, чего он хочет, если вы двое не обсуждали это. Все факты указывают на очевидное, но ты слишком увлечен своими собственными предположениями, чтобы допустить то, что может быть по-другому. Сюаньчжэнь уже признал, что хочет быть тебе другом, но ты упорно это игнорируешь, прячешься, возвращаешься к привычному вашему взаимодействию, которое вы оба ненавидите. Если хочешь, чтобы что-то поменялось, сам это поменяй. Попробуй нормально с ним поговорить, бесполезный мусор. Несмотря на резкие слова, что сопровождают этот совет, он говорит открыто и, хоть неохотно, но обращается к Фэн Синю, как к другу. Се Лянь почти рукоплещет ему за приложенные усилия. — Благодарю, мой Сань Лан, — говорит он искренне и лицо его любимого мгновенно освещает улыбка. — Фэн Синь, он прав. Ты столько предположений про Му Цина сделал, даже не разговаривая с ним. — Он пытается смотреть настолько сурово, насколько возможно. — Фэн Синь, ты понимаешь, что должен теперь сделать? Тот опускает голову, перебирая пальцами. После поднимает голову с нерешительным выражением на лице: — Да, — говорит он, — спасибо, Ваше Высочество. — Он кривит нос и произносит, — Собиратель Цветов под Кровавым Дождем. Хуа Чэн усмехается, но в его взгляде есть проблеск удивления, словно он не ожидал, что Фэн Синь лично поблагодарит его. — Забудь об этом. Гэ, пойдем в Призрачный Город? Се Лянь поднимается, бросая взгляд на Фэн Синя, что погружен в свои мысли, улыбается, соединяя ладони с любимым, и шепчет: — Конечно. Давай оставим его на некоторое время. Думаю, им есть о чем поговорить с Му Цином. Смешок: — О да. Прежде чем они уходят, он еще раз смотрит на Фэн Синя, что стоит позади. Его брови сведены вместе, он излучает нервозность, но во взгляде появилась отчаянная решимость. Се Лянь улыбается сам себе, поднимает взгляд к небу и ощущает, как его переполняет гордость. Они будут в порядке, говорит он себе. Он знает это, глубоко в сердце. Будут.) *